Праксис
Шрифт:
Мартинес почти сорвался на крик:
— Так почему же он убил Тука?
Цзай быстро облизал губы.
— Сказал, что убил, потому что того требовала честь "Прославленного".
Мартинес уставился на врача. Слова замерли на языке. Он глотнул виски.
— Что он имел в виду? — наконец выговорил капитан.
Цзай пожал плечами.
— Вы дружили?
Цзай покачал головой.
— На корабле у Гомберга не было друзей. Он полностью погрузился в свое дело и ожидал того же от остальных.
— Но вы же отправились за ним на "Прославленный".
Цзай
— У этой работы свои преимущества. Моя практика на Сандаме процветала, но было скучно, так скучно, что моя жена ушла к другому. Дети почти взрослые. Когда молодой Гомберг получил корабль и предложил мне место, я понял, что не видел ни Заншаа, ни Пасти, ни Торговых рядов Харзапиды. И я посетил все это и даже больше.
Мартинес неожиданно разозлился. Ответы доктора не приблизили к разгадке смерти Флетчера, запутывая всё сильнее, а ведь единственное, что он действительно хотел узнать о капитане, было имя его убийцы. Даже плевать на мотивы. Он просто хотел найти преступника и забыть об этом деле.
— А что там висит у Флетчера в спальне? — спросил Мартинес. — Что за человек привязан к дереву?
На губах доктора заиграла легкая улыбка.
— Часть коллекции, которую нельзя показывать чужим. У капитана Флетчера было специальное разрешение от Управления цензуры, позволявшее собирать религиозное искусство.
Мартинес онемел. Религии давно запретили — во благо общества. Праксис гласил, что верования приводят к иррациональным и бездоказательным умозаключениям по поводу устройства вселенной. Под запрет попали и произведения искусства, вдохновленные такой верой. Обычно их можно было увидеть только в музеях предрассудков, построенных в главных мегаполисах империи.
Конечно, всегда существовали коллекционеры и ученые, которым доверялось иметь дело со столь опасным материалом. Но то, что на борту "Прославленного" оказался не только один из них, но и с частью такой коллекции, в голове не укладывалось.
— Его интересовали какие-то определенные культы? — наконец спросил Мартинес.
— Те, после которых остались замечательные образчики живописи и скульптуры, — ответил Цзай. — Не знаю, знакомы ли вы с искусством древней Терры…
— Нет.
— Множество произведений, особенно относящихся к ранней эпохе, было связано с той или иной религией. Конечно, сегодня многие из тех культов позабылись и связанные с ними предметы выставляются в обычных музеях.
— Вот как. — Мартинес побарабанил пальцами по столу. — А почему капитан Флетчер повесил это… этот предмет… на стену, ведь каждый раз, засыпая, он видел именно его?
Цзай казался искренним.
— Не знаю. Но хотел бы знать, лорд капитан.
— Ведь это никак не связано с эротикой, нет?
Вопрос развеселил доктора.
— Вряд ли Гомберг увлекался гомосексуальным бичеванием. — Он пожал плечами. — Но люди такие разные, вы меня понимаете?
Ещё одно разочарование. Мартинес рассердился.
— Кажется, да.
Цзай
— Благодарю, лорд капитан. Жаль, что почти не помог вам.
Мартинес многозначительно посмотрел на вещественные доказательства:
— Зато нам поможет это.
— Надеюсь. — Цзай встал и собрал коробочки. — Пойду делать анализы. С вашего разрешения.
Мартинес вздохнул:
— Удачи, лорд доктор.
Цзай поплелся к двери, даже не пытаясь салютовать. Мартинес проводил его взглядом и вызвал Алихана.
— Передай Перри, что можно подавать ужин, если все готово. До завтрашнего дня я останусь в своей каюте, распакуй вещи, которые понадобятся мне до завтрака.
— Хорошо, милорд. — Алихан наклонился и наполнил стакан Мартинеса. — Будут еще указания, милорд?
Мартинес посмотрел на него.
— Что слышно?
Алихан ответил извиняющимся тоном:
— Я весь день провел здесь, милорд, упаковка и так далее. У меня просто не было возможности поговорить с кем-либо на корабле.
— Ясно, — пробормотал Мартинес. — Спасибо.
Алихан ушел. Гарет просмотрел файлы, доступные с его капитанского ключа, и послал Цзаю разрешение для базы отпечатков пальцев экипажа. Через несколько минут Перри принес ужин. Мартинес ел левой рукой, а правой держал стило, перелистывая документы на столе.
Он просмотрел все необходимое для командования кораблем.
После того как Перри убрал посуду, Мартинес разослал сообщения всем старшинам и главам отделов с приказом отчитаться о действиях подчиненных этим утром. Лучше сделать это сразу, пока свежи воспоминания. Потом он вызвал первого лейтенанта Фульвию Казакову.
— Вы на вахте, лейтенант?
— Нет, милорд. — Она явно удивилась вопросу.
— Буду признателен, если вы зайдете в мой кабинет.
— Будет сделано, милорд. — Она помешкала. — В который из них, милорд?
Мартинес улыбнулся.
— В прежний. В ваш.
Когда он попал на корабль третьим по старшинству офицером, ему предоставили третью по роскоши каюту, которую до него занимала первый лейтенант. Казакову переселили в каюту другого лейтенанта, того — в другую и так далее, пока самый младший лейтенант не был перемещен к кадетам. "Завтра, — подумал Гарет, — все вздохнут с облегчением, получив свои места обратно."
Кроме, конечно, капитана Флетчера, чье тело медленно кристаллизовалось в морге "Прославленного".
Казакова пришла, наполнив воздух резким ароматом духов. Она была при полном параде, высокий воротник подчеркивал длину шеи. Лицо по форме напоминало сердечко. Перламутровая инкрустация, украшавшая палочки в пучке волос на затылке, переливалась.
— Присаживайтесь, миледи, — сказал Мартинес в ответ на приветствие. — Вина? Может, чего покрепче?
— Что нальете, милорд, спасибо.
Он налил вина из бутылки, открытой Перри к ужину. Она взяла бокал, сделала небольшой глоток и поставила вино на стол.