Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— Красиво, а?
— Потрясающе.
— Вот она, Новая Англия, Гарри. Заповедный рай, и как раз это мне и нравится. В остальных местах они вечно что-то строят и бетонируют. А здесь другое дело: могу поспорить, что через тридцать лет этот уголок останется таким же, каким и был.
Искупавшись, они уселись обсыхать на солнце и заговорили о литературе.
— Кстати о книжках, как подвигается ваш роман? — спросил Пинкас.
— Пфф, — только и ответил Гарри.
— Не стройте такую мину, я уверен, что это очень здорово.
— Нет,
— Дайте почитать, я вам скажу объективное мнение, обещаю. Что вам не нравится?
— Все. У меня нет вдохновения. Не знаю, как начать. По-моему, я сам не знаю, о чем пишу.
— А сюжет какой?
— История любви.
— А, про любовь… — вздохнул Пинкас. — Вы влюблены?
— Да.
— Хорошее начало. Скажите, Гарри, вы не слишком скучаете по жизни в большом городе?
— Нет. Мне здесь хорошо. Мне нужен был покой.
— А чем вы, собственно, занимаетесь в Нью-Йорке?
— Я… Я писатель.
— Гарри… — Пинкас на миг запнулся. — Не обижайтесь, но я говорил с одним своим другом, он живет в Нью-Йорке…
— И что?
— Он сказал, что первый раз о вас слышит.
— Не все же меня знают… Знаете, сколько народу живет в Нью-Йорке?
Пинкас улыбнулся, показывая, что говорит без задней мысли:
— По-моему, вас никто не знает, Гарри. Я связался с издательством, выпустившим вашу книгу… Хотел заказать еще экземпляры… Я не знал, что это за издатель, думал, это я невежда… Пока не обнаружил, что это типография в Бруклине… Я им звонил, Гарри… Вы напечатали книгу за свой счет…
Гарри, покраснев, опустил голову.
— Значит, вы все знаете, — прошептал он.
— Что я такого знаю?
— Что я самозванец.
Пинкас дружески положил руку ему на плечо.
— Самозванец? Еще чего! Не говорите глупости! Я читал вашу книжку, мне очень понравилось! Потому и хотел заказать еще. Великолепная книга, Гарри! Разве обязательно быть знаменитым, чтобы быть хорошим писателем? У вас огромный талант, я уверен, что скоро вы будете известны всем. Кто знает, может, та книга, которую вы пишете, будет шедевром.
— А если не получится?
— У вас получится. Я знаю.
— Спасибо, Эрни.
— Не благодарите, это чистая правда. И не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Это останется между нами.
Воскресенье, 6 июля 1975 года
Ровно в три часа дня Тамара Куинн водворила мужа на крыльцо — в костюме, с бокалом шампанского в руке и с сигарой во рту.
— Только не двигайся! — строго приказала она.
— Но у меня рубашка колется, Котеночек.
— Замолчи, Боббо! Это очень дорогие рубашки, а дорогие вещи не колются.
Котеночек купила новые рубашки в одном из центральных магазинов Конкорда.
— Почему мне больше нельзя надевать мои другие рубашки?
— Я же тебе сказала: я не хочу, чтобы ты надевал свое старое мерзкое тряпье, когда к нам придет великий писатель!
— И мне не нравится вкус сигары…
— Другой
— Я думал, это колпачок.
— Ты совсем ничего не смыслишь в шикоте?
— В шикоте?
— Это все то, что высший шик.
— Не знал, что так говорят, — шикота.
— Да потому что ты ничего не знаешь, бедный мой Боббо. Гарри должен появиться через пятнадцать минут, постарайся быть на высоте. И произвести на него впечатление.
— И что мне делать?
— Кури сигару с задумчивым видом. Как крупный делец. А когда он заговорит с тобой, отвечай с видом превосходства.
— А это как — с видом превосходства?
— Отличный вопрос. Раз уж ты глуп и вообще ничего не знаешь, надо вести себя уклончиво и отвечать вопросом на вопрос. Если он тебя спросит: «Вы были за или против войны во Вьетнаме?» — отвечай: «Раз вы задаете такой вопрос, значит, у вас есть на этот счет четкое мнение?» И тут — оп! — наливаешь ему шампанского. Это называется «отвлечь внимание».
— Хорошо, Котеночек.
— Не подведи меня.
— Хорошо, Котеночек.
Тамара пошла обратно в дом, и раздосадованный Роберт уселся в плетеное кресло. Ему был противен этот Гарри Квеберт, этот якобы несравненный писатель, который, по всему судя, был прежде всего несравненным кривлякой. И ему противно было смотреть на жену, устраивающую вокруг него брачные танцы. Он слушался только потому, что она обещала: сегодня вечером он сможет быть ее Робертом-Поросеночком и даже спать в ее комнате — у супругов Куинн были разные спальни. Обычно она раз в три-четыре месяца соглашалась на половой акт, чаще всего после долгих слезных уговоров, но права спать с ней он был лишен уже давно.
В доме, на втором этаже, Дженни кончила наряжаться: на ней было длинное, широкое вечернее платье с пышными плечиками и фальшивое ожерелье; на пальцах несколько лишних колец, на губах слишком много помады. Тамара поправила дочери платье и улыбнулась:
— Ты великолепна, дорогая. У этого Квеберта просто крыша слетит, когда он тебя увидит!
— Спасибо, мама. А не чересчур?
— Чересчур? Нет, в самый раз.
— Но мы всего лишь идем в кино!
— А потом? А если потом будет шикарный ужин? Об этом ты подумала?
— В Авроре нет шикарных ресторанов.
— А вдруг Гарри заказал для своей невесты столик в роскошном ресторане в Конкорде?
— Мама, мы еще не помолвлены.
— О, дорогая, это дело ближайшего времени, я уверена. Вы уже целовались?
— Нет еще.
— Во всяком случае, если он захочет тебя потискать, ради бога, не упрямься!
— Хорошо, мама.
— И какая чудная мысль ему пришла — пригласить тебя в кино!
— На самом деле это я его пригласила. Набралась духу, позвонила ему и сказала: «Милый Гарри, вы слишком много работаете! Давайте сегодня вечером сходим в кино».