Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
Гарри выглядел очень скверно. Он встал и начал ходить взад-вперед по тесному помещению с бетонными стенами.
— Вся страна ополчилась на меня. Скоро весь мир будет требовать мою шкуру. Если еще не требует… Люди говорят обо мне слова, смысла которых сами не понимают: педофил, извращенец, полоумный. Они поливают грязью мое имя и жгут мои книги. Но вы должны знать, повторяю в последний раз: я не маньяк. Нола — единственная женщина, которую я любил в своей жизни, и, на мою беду, ей было всего пятнадцать лет. Любовь рассудку не подчиняется, черт возьми!
— Но речь о пятнадцатилетней
Гарри с досадой повернулся ко мне:
— Вы тоже так думаете, Маркус?
— Гарри, меня смущает, что вы никогда мне об этом не говорили… Мы друзья уже десять лет, и за это время вы ни разу не упомянули Нолу. Я думал, мы с вами близкие люди.
— Но, боже милосердный, что я должен был вам сказать? «Ах, дорогой Маркус, право, я никогда вам не говорил, но в семьдесят пятом году, приехав в Аврору, я влюбился в девушку пятнадцати лет от роду, в девочку, которая перевернула мою жизнь, а спустя три месяца, в один летний вечер, исчезла, и я так после этого и не оправился…»?
Он пнул пластиковый стул и запустил им в стену.
— Гарри, — сказал Рот. — Если эти слова написали не вы — а я вам верю, — то кто бы это мог быть? У вас нет предположений?
— Нет.
— Кто знал про вас с Нолой? Тамара Куинн утверждает, что всегда это подозревала.
— Не знаю я! Может, Нола рассказала о нас кому-нибудь из подруг…
— Но вы не исключаете возможности, что кто-то был в курсе? — настаивал Рот.
Повисла пауза. У Гарри был такой грустный и подавленный вид, что у меня разрывалось сердце.
— Ну, — Рот изо всех сил старался заставить его говорить, — я же чувствую, что вы о чем-то умалчиваете. Как мне вас защищать, если вы скрываете какие-то сведения?
— Были… Были анонимные письма.
— Какие анонимные письма?
— Сразу после исчезновения Нолы я стал получать анонимные письма. Каждый раз, возвращаясь из какой-нибудь отлучки, я находил их в дверном проеме. Тогда я страшно перепугался. Это означало, что кто-то шпионит за мной, подстерегает, когда меня нет дома. В какой-то момент мне стало так страшно, что, получив очередное письмо, я звонил в полицию. Говорил, что кто-то бродит вокруг моего дома, приезжал патруль, и это меня успокаивало. Естественно, я не мог назвать истинную причину моей тревоги.
— Но кто мог слать вам эти письма? — спросил Рот. — Кто знал про вас с Нолой?
— Не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, это продолжалось полгода. А потом прекратилось.
— Вы их сохранили?
— Да. Они дома. Между страницами большой энциклопедии, в моем кабинете. Думаю, полиция их не нашла, потому что никто меня про них не спрашивал.
Вернувшись в Гусиную бухту, я немедленно снял с полки энциклопедию, о которой он говорил, и нашел спрятанный между страницами крафтовый конверт с десятком листков. Письма на пожелтевшей бумаге. На каждом листке были напечатаны на машинке одни и те же слова.
Я знаю, что ты сделал с этой девочкой 15 лет.
И скоро весь город узнает.
Кто-то знал о Гарри и Ноле. И этот кто-то тридцать три года молчал.
В
По сведениям Пинкаса, Нэнси Хаттауэй держала магазин рукоделия в промышленном комплексе на выезде из города в сторону Массачусетса. Я отправился туда первый раз в четверг, 26 июня 2008 года. Красивый магазинчик с яркой витриной, зажатый между закусочной и скобяной лавкой. Внутри я обнаружил даму лет пятидесяти; в ее коротко стриженных волосах пробивалась седина. Они сидела за столом, в очках для чтения, и приветливо поздоровалась со мной. Я спросил:
— Простите, вы Нэнси Хаттауэй?
— Я самая, — ответила она, поднимаясь из-за стола. — Мы знакомы? Я вас, кажется, где-то видела.
— Меня зовут Маркус Гольдман. Я…
— Писатель, — перебила она. — Теперь вспоминаю. Говорят, вы задаете много вопросов о Ноле.
Вид у нее был настороженный. Впрочем, она тут же добавила:
— Думаю, вас вряд ли интересует рукоделие.
— Вы правы. И меня действительно интересует смерть Нолы Келлерган.
— А при чем здесь я?
— Если не ошибаюсь, вы очень близко знали Нолу. Когда вам было пятнадцать лет.
— Кто вам это сказал?
— Гарри Квеберт.
Она встала и решительным шагом направилась к двери. Я подумал было, что она меня выгонит, но она повесила на витрину табличку «Закрыто» и задвинула щеколду. Потом обернулась ко мне и спросила:
— Вы какой кофе любите, мистер Гольдман?
Мы просидели в служебном помещении больше часа. Она была та самая Нэнси, подруга Нолы, о которой говорил Гарри. Она никогда не была замужем и сохранила девичью фамилию.
— Вы никогда не уезжали из Авроры? — спросил я.
— Никогда. Я слишком привязалась к этому городу. Как вы меня нашли?
— По интернету. Интернет творит чудеса.
Она кивнула:
— Ну так что же вы, собственно, хотите узнать, мистер Гольдман?
— Зовите меня Маркус. Мне надо, чтобы кто-нибудь рассказал мне о Ноле.
Она улыбнулась:
— Мы с Нолой учились в одном классе; подружились сразу, как она переехала в Аврору. Мы жили почти рядом, на Террас-авеню, и она часто приходила ко мне. Она говорила, что ей нравится бывать у меня дома, потому что у нас нормальная семья.
— Нормальная? Что вы имеете в виду?
— Думаю, вы встречались с отцом Келлерганом…
— Да.
— Он очень жесткий человек. Удивительно, что Нола была его дочь — умненькая, нежная, приветливая, улыбчивая.