Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— Тут не все ясно, согласитесь…
— Чего тут неясного? Его дочь обозвали потаскухой, он разозлился, вообще-то это нормально, нет? Между прочим, он вам чуть не навалял. Крепкий старикан. Кто бы мог подумать.
— Сожалею, сержант. Не знаю, что на меня нашло.
— Что это за история с Алабамой?
— Я вам говорил: Келлерганы уехали из Алабамы и поселились здесь. И я убежден, что на то была веская причина.
— Я наведу справки. Если обещаете впредь вести себя прилично.
— У нас получается, сержант, а? Я
Гэхаловуд пристально посмотрел на меня:
— Мне одно мешает, писатель, — это вы. У меня работа. Расследую два убийства. А у вас, по-моему, навязчивая идея — снять с Квеберта обвинение в убийстве Нолы; вам как будто хочется заявить на всю страну: вот видите, он невиновен, какие могут быть претензии к честному писателю? Но претензии-то, Гольдман, еще и в том, что он втюрился в девочку пятнадцати лет!
— А то я не знаю! Я все время об этом думаю, представьте себе!
— Тогда почему вы никогда об этом не говорите?
— Я приехал сюда сразу, как разразился скандал. Не раздумывая. Думал я прежде всего о друге, о своем старом брате Гарри. В принципе, я мог бы побыть тут два-три дня для очистки совести и живенько вернуться в Нью-Йорк?
— Тогда почему вы еще тут и мозолите мне глаза?
— Потому что Гарри Квеберт — мой единственный друг. Мне тридцать лет, и у меня есть только он. Он всему меня научил, последние десять лет он был моим единственным братом по разуму. Кроме него, у меня никого нет.
Наверно, в этот момент Гэхаловуд меня пожалел, потому что вдруг пригласил к себе домой на ужин.
— Приходите сегодня вечером, писатель. Разберемся с расследованием, перекусим чего-нибудь. С женой познакомитесь. — И, словно чтобы не умереть от избытка вежливости, добавил самым неприятным своим тоном: — Вообще-то довольна будет в основном жена. Она уж сколько времени мне плешь проедает, чтобы я вас домой позвал. Мечтает с вами познакомиться. Странные у нее мечты.
Семья Гэхаловуда жила в уютном маленьком домике в жилом квартале на востоке Конкорда. Хелен, жена сержанта, была полной противоположностью мужу: изящная, очень приятная женщина. Встретила она меня очень приветливо:
— Мне так понравилась ваша книга, — сказала она. — Значит, вы в самом деле ведете расследование вместе с Перри?
Ее супруг пробурчал, что никакого расследования я не веду, что главный он, а меня просто небо послало портить ему жизнь. Появились две дочки, весьма обаятельные девочки-подростки, вежливо поздоровались со мной и скрылись в своей комнате. Я сказал Гэхаловуду:
— В сущности, в этом доме я не нравлюсь только вам.
Он улыбнулся:
— Заткнитесь, писатель. Заткнитесь и пошли на воздух, выпьем пивка холодного. Такая чудная погода.
Мы с ним долго сидели на террасе, удобно устроившись в плетеных креслах и подливая себе пиво из пластмассового кувшина. Гэхаловуд был
— У вас в самом деле замечательная семья, — сказал я.
— Спасибо. А вы как? Жена есть? Дети?
— Нет, никого.
— Собака?
— Нет.
— Даже собаки нет? Вам, наверно, действительно чертовски одиноко, писатель… Дайте угадаю: у вас квартира гораздо больше, чем вам нужно, в модном квартале Нью-Йорка. Огромная пустая квартира.
Я даже не пытался возражать.
— Раньше мой агент приходил ко мне смотреть бейсбол, — сказал я. — Мы с ним делали начос с сыром. Было славно. Но со всей этой историей не знаю, захочет ли мой агент снова ко мне прийти. От него уже две недели никаких вестей.
— Что, писатель, поджилки трясутся?
— Да. Но что хуже всего, я не знаю, чего боюсь. Я сейчас пишу книжку об этом деле. Должен получить за нее как минимум миллион долларов. Она будет нарасхват, это точно. Но в душе я несчастлив. Что мне делать, как вы думаете?
Он взглянул на меня с удивлением:
— Вы просите совета у человека, зарабатывающего пятьдесят тысяч долларов в год?
— Ага.
— Не знаю, что вам сказать, писатель.
— Если бы я был вашим сыном, что бы вы посоветовали?
— Вы? Моим сыном? Меня сейчас стошнит. Сходите к психоаналитику, писатель. Знаете, у меня уже есть сын. Моложе вас, ему двадцать…
— Я не знал.
Он порылся в кармане и вытащил маленькое фото, наклеенное на картонку, чтобы не помялось. На ней был молодой человек в парадном мундире морского пехотинца.
— Ваш сын военный?
— Второй пехотный дивизион. Его послали в Ирак. Помню день, когда он поступил на службу. Тут на парковке торгового центра был передвижной призывной пункт. Для него все было очевидно. Он пришел домой и сказал мне, что его выбор сделан: он бросает университет и отправляется воевать. Из-за одиннадцатого сентября. У него эти кадры не выходили из головы. Я тогда вытащил карту мира и говорю:
«Ирак — это где?» А он ответил: «Ирак — это там, где надо быть». Как вы думаете, Маркус (он первый раз назвал меня по имени), он был прав или нет?
— Понятия не имею.
— Вот и я тоже. Я знаю одно: жизнь — это череда выборов, с которыми потом приходится мириться.
Это был прекрасный вечер. Я уже давно не чувствовал себя окруженным таким теплом и заботой. После ужина я ненадолго остался один на террасе: Гэхаловуд помогал жене убирать со стола. Спустилась ночь, небо было чернильно-черное. Я отыскал мерцающий контур Большой Медведицы. Кругом царил покой. Слышалось только мирное стрекотание сверчков. Когда Гэхаловуд вернулся, мы подвели итоги расследования. Я рассказал, как Стерн позволил Гарри бесплатно жить в Гусиной бухте.