Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— Почему же полиция не привлекла его в те годы?
— Чтобы привлечь Калеба, его надо было считать одним из подозреваемых. Но в тогдашнем деле не было никаких фактов, указывающих на него.
Тут я спросил:
— Может, все-таки допросить Стерна? Официально. Или даже обыскать его дом?
Гэхаловуд состроил несчастную физиономию:
— У него огромная власть. Пока мы остались с носом. И покуда у нас не будет ничего более весомого, прокурор не пошевелится. Нужны более осязаемые факты. Доказательства, писатель, нам нужны доказательства.
— Есть
— Портрет — доказательство, добытое незаконным путем, сколько можно вам повторять? Лучше скажите, что вы собираетесь делать у отца Келлергана?
— Мне надо прояснить некоторые вещи. Чем больше я узнаю о нем и его жене, тем больше вопросов у меня возникает.
Я рассказал о поездке Гарри и Нолы на Мартас-Винъярд, о материнских побоях, о том, как отец прятался в гараже. Мне казалось, что Нола окутана плотным покровом тайны: девочка была одновременно и светлая, ясная, и потухшая, все считали, что она сияет, а она все-таки пыталась покончить с собой. Мы позавтракали и пустились в путь, в гости к Дэвиду Келлергану.
Дверь дома на Террас-авеню оказалась открыта, но преподобного не было; музыка в гараже не играла. Мы подождали на крыльце. Он прибыл через полчаса на трескучем мотоцикле — том самом «харлее-дэвидсоне», который чинил на протяжении последних тридцати трех лет. Шлема на нем не было, из ушей торчали наушники от плеера. Он поздоровался с нами, перекрикивая громкую музыку, и в конце концов выключил плеер и включил проигрыватель в гараже; оглушительные звуки разнеслись по всему дому.
— Ко мне уже не раз приходила полиция, — объяснил он. — Из-за громкой музыки. Все соседи жалуются. Шеф Тревис Доун лично явился уговаривать меня отказаться от музыки. Я ему ответил: «Что вы от меня хотите, эта музыка — моя кара». Тогда он пошел и купил мне этот плеер и диск той пластинки, что я все время слушаю. Сказал, что так я могу сколько угодно портить себе барабанные перепонки, не портя полиции статистику бесконечными звонками от соседей.
— А мотоцикл? — спросил я.
— Я его доделал. Красавец, правда?
Теперь он знал, что случилось с его дочерью, и смог наконец починить мотоцикл, которым занимался с того вечера, когда она исчезла.
Дэвид Келлерган усадил нас на кухне и угостил чаем со льдом.
— Когда вы мне вернете тело дочери, сержант? — спросил он Гэхаловуда. — Надо ее теперь похоронить.
— Скоро, мистер Келлерган. Я знаю, что вам нелегко.
Преподобный повертел в пальцах стакан.
— Она любила холодный чай, — произнес он. — Летними вечерами мы часто брали большую бутылку и шли на пляж, смотрели, как солнце спускается в океан и чайки танцуют в небе. Она любила чаек. Она так их любила… Вы знали?
Я кивнул. А потом сказал:
— Мистер Келлерган, в деле есть темные пятна. Поэтому мы с сержантом Гэхаловудом и пришли к вам.
— Темные пятна? Представляю… Мою дочь убили и закопали в саду.
— Мистер Келлерган, вы знаете человека по имени Элайджа Стерн? — спросил Гэхаловуд.
— Лично не знаком. Несколько раз видел его в Авроре. Но это было давно. Очень богатый человек.
— А его мальчика на побегушках? Некоего Лютера Калеба?
— Лютер Калеб… Имя мне ничего не говорит. Но знаете, я мог забыть. Прошло время, устроило свою большую стирку… А почему вы спрашиваете?
— Все указывает на то, что Нола была связана с этими двумя людьми.
— Связана? — повторил Дэвид Келлерган, отнюдь не страдавший тупоумием. — Что означает «связана» на вашем полицейском дипломатическом языке?
— Мы полагаем, что Нола состояла в связи с мистером Стерном. Сожалею, что приходится быть с вами столь прямолинейным.
Преподобный побагровел:
— Нола? Вы на что это намекаете? Что моя дочь была шлюхой? Моя дочь стала жертвой этого подонка Гарри Квеберта, известного педофила, который скоро окончит свои дни в коридоре смерти! Занимайтесь им, сержант, нечего являться сюда и поливать грязью мертвых! Разговор окончен. До свидания, господа.
Гэхаловуд покорно поднялся, но я хотел все же прояснить некоторые моменты:
— Ваша жена била ее, да?
— Простите? — поперхнулся Келлерган.
— Ваша жена избивала Нолу. Это правда?
— Да вы с ума сошли!
Я перебил его:
— В конце июля 1975 года Нола убежала из дома. Она сбежала и вы никому ничего не сказали, верно? Почему? Вам было стыдно? Почему вы не обратились в полицию, когда она сбежала из дома в конце июля семьдесят пятого?
Он начал было объяснять:
— Она должна была скоро вернуться… И она действительно через неделю была дома!
— Через неделю! Вы ждали целую неделю! Зато в тот вечер, когда она пропала, вы позвонили в полицию всего через час после того, как обнаружили, что ее нет. Почему?
Преподобный сорвался на крик:
— Да потому что в тот вечер я пошел на улицу ее искать и услышал, что на Сайд-Крик-лейн видели окровавленную девочку, и у меня это сразу связалось! Вообще, что вы от меня хотите, Гольдман? У меня больше нет семьи, нет ничего! Зачем вы бередите мои раны? Убирайтесь отсюда немедленно! Убирайтесь!
Но я не испугался:
— Что случилось в Алабаме, мистер Келлерган? Почему вы переехали в Аврору? И что происходило здесь летом семьдесят пятого года? Отвечайте! Отвечайте, черт возьми! Это ваш долг перед дочерью!
Келлерган вскочил и как полоумный бросился на меня, схватил меня за шиворот с такой силой, какую я никак не мог в нем предположить, и с криком: «Вон из моего дома!» — отшвырнул назад. Я бы, наверно, упал, если бы Гэхаловуд не подхватил меня и не вытащил за дверь.
— Вы что, совсем спятили, писатель? — обрушился он на меня по пути к машине. — Или вы клинический идиот? Хотите, чтобы все свидетели ополчились на вас?