Правда против лжи. О Великой Отечественной войне
Шрифт:
Труднее понять, почему с радостью воспринимают инсинуации зарубежных фальсификаторов российские либералы, которые, коверкая нашу историческую память, создают представление о бездарности советского командования, напрасно пролитой крови. Не потому ли что они не любят Россию, не уважают ее историю? Почему они грязнят Жукова? С ними вместе выступил Резун, который в книге «Тень победы», изданной в Австрии в 2002 г., обрисовал Жукова черной краской. Кардин приписал ему дурную славу: «Прибыл Жуков, теперь вряд ли живыми останемся». Карпов, наоборот, говорил, что «все, кто воевал, помнят крылатую фразу: «Где Жуков — там победа! (Кп. 30.11.1986). Для Астафьева знаменитый маршал — «браконьер русского народа". Р. Аюпов писал о «жестокости и садизме Жукова», который «воевал не умением, а числом, безжалостно засыпая «мясным фаршем» своих войск окопы противника» (Нг.30.12. 1992). Б. Соколов в книге «Неизвестный Жуков…» представил его как бездарного военачальника, который без надобности расстреливал подчиненных, заваливал немцев трупами необученных солдат. Комок грязи бросил в него Н. Калинин: «Жестокость Жукова общеизвестна. Есть свидетельства, что он лично расстреливал в своем кабинете в Ленинграде командиров» (И3.7.07.1998). На самом деле Жуков лично не расстрелял ни одного человека, но «были случаи, например, в битве под Москвой, когда за дезертирство, предательство, самовольное оставление боевых позиций» он, по его словам, «отдавал под суд ревтрибунала некоторых командиров». В одном из приказов он требовал «выжечь каленым железом безответственное отношение к сбережению
В годы войны у человека было мало возможностей гармонизировать личное и общественное, между ними возникали резкие диссонансы. Тогда была очевидной мысль: «Высокий гуманизм в отношении личности нередко способен обернуться безжалостностью в отношении общества. В самом деле, если во время войны ставить личные судьбы выше судеб народов и если отдельная, уцелевшая в бою жизнь может стать причиной массовой гибели других жизней, то спрашивается, в чем же здесь гуманизм» (Л. Соболев). Но война не отменяла заботы об отдельной личности. В сходных ситуациях, при одинаковом уровне военно-профессионального мышления большего успеха в бою добивался командир, у которого был более высокий нравственный уровень и который лучше осознавал, что каждый человек — великая ценность. Меру человечности командира на фронте лучше всего фиксирует результат руководимых им боевых операций. Выполняя боевую задачу, он не может не посылать в огонь войны своих подчиненных, но он обязан сделать все от него зависящее, чтобы на его совести не было ни одной лишней смерти.
Неподготовленная атака Барабанова в романе Симонова «Солдатами не рождаются» привела к бессмысленным жертвам, и горький итог ее подчеркнул серьезные нравственные и военно-профессиональные изъяны этого офицера В романе Бондарева «Горячий снег» командующий армией генерал Бессонов, член Военного совета полковник Деев, командир взвода Кузнецов, сержанты и солдаты Уханов, Рубин, Нечаев объединены выполнением важнейшей задачи: не пропустить гитлеровские войска к Сталинграду на помощь окруженной армии Паулюса Бессонов отдает простой и ясный каждому приказ: Ни шагу назад! И выбивать танки. Стоять — и о смерти забыть!» Он говорит Дееву. «Полкам драться в любых обстоятельствах. До последнего снаряда, до последнего патрона». Ведя кровопролитный бой, советские воины хорошо понимали, что приказ любой ценой, даже ценой собственной гибели не пропустить вражеские танковые колонны — не прихоть командующего, а приказ родины, истории и собственной совести, ибо знали, что отступить — значит дать возможность ускользнуть армии Паулюса из окружения. Отличное понимание огромного значения начавшегося сражения с группировкой Манштейна для дальнейшего хода войны рождало у Бессонова «сознательную беспощадность». Она была единственно возможной нравственной установкой в той тяжелейшей ситуации. У Бессонова непреклонная воля, он без колебаний бросает в бой тысячи людей, прекрасно зная, что немногие из них останутся в живых. Но иных решении у него не было.
В повествовании А. Маковского «Блокада» сопоставлены Ворошилов и Жуков. Ни подлинный патриотизм, ни личное бесстрашие, ни другие их высокие нравственные качества не подлежат сомнению. В человеческом плане — своей простотой, отзывчивостью, душевной теплотой — Ворошилов привлекает больше симпатий читателей. В жесткости, огромной требовательности Жукова, кажущейся порой излишней, как бы тонет то теплое, человеческое, что было ему присуще, — и забота о солдате, и глубокая тревога за судьбу родины. Но он превосходил Ворошилова, уступившего ему пост командующего Ленинградским фронтом, в уровне полководческого мышления, он олицетворял собой современный стиль ведения войны. Гареев писал: «Вот пример: два полководца действовали в Ленинграде — Ворошилов и Жуков. Один начинает готовить корабли Балтийского флота к взрыву и потоплению, чтобы они не попали в руки противника. Другой тоже не хочет этого, но стремится, чтобы корабли, если и погибли на худой конец, то, сражаясь, нанеся максимальный урон противнику. Жуковский подход обеспечил как сохранение флота, так и удержание Ленинграда. А ведь его до сих пор упрекают, что он «не по науке» использовал флот» (СР.30.11.1996). Суровая требовательность Жукова несла в себе огромный гуманистический заряд, если иметь в виду интересы всего народа. Она основывалась на высоком нравственном осознании своего долга перед Родиной. Он знал, что право распоряжаться на войне — право великое и опасное, оно предполагает глубокое понимание своей ответственности за жизнь вверенных ему людей. Его жесткие решения приближали окончательную победу над врагом и в итоге уменьшали страдания и гибель людей.
В романе «Генерал и его армия» Г. Владимов, не зная фронтового быта и настроя наших воинов, бичует советских генералов, пишет, что жестокий, некультурный и аморальный Жуков приговаривал подчиненных только к расстрелу. По словам писателя В. Богомолова, автор изобразил «с наибольшей любовью и уважением» немецкого генерала Гудериана, войска которого осквернили Ясную Поляну — нашу национальную святыню: он антигитлеровец, «нежный любящий супруг», «мудрый, гуманный, высоконравственный человек» (Ко.1995.№ 19). На самом деле он судил немецких генералов, выступивших в 1944 г. против Гитлера, с восторгом писал о нем в «Воспоминаниях солдата»: «Гитлер — в высшей степени умный человек, он обладал исключительной памятью. Гитлер обладал необыкновенным ораторским талантом; он умел убеждать не только народные массы, но и образованных людей…Самым выдающимся его качеством была огромная сила воли, которая притяги вала к нему людей. Эта сила воли проявлялась столь внушительно, что действовала на некоторых людей почти гипотетически» (596). Армия Гудериана оставила в 1941 г. «кровавый и разбойничий след» на русской земле. В Ясной Поляне были дрова, но немцы топили печи книгами. Владимов писал о нем: «как христианин он не мог поднять руки на безоружного», видимо, поверив в то, как тот представил себя: «Сам я противник всякого убийства. Наша христианская религия дает в этом отношении ясную заповедь» (478). Этот «гуманист» приказывал: «У военнопленных и местных жителей беспощадно отбирать зимнюю одежду. Все оставляемые пункты сжигать. Пленных не брать!» Владимов негодует, слыша о том, что господа из его лагеря работают на Геббельса. Но разве его перлы не достойны этого гитлеровца? Например, чего стоит один из них: Сталин в октябре 1941 г. «только дезертир и трус, когда Жуков возвращался к ночи с позиций, укладывал его спать на. кушетку и самолично стягивал с него сапоги, не забыв спросить о себе — не отъехать ли ему в Куйбышев, куда все правительство смылось» (Мн.№ 48.1998). Право-же, чтобы сочинять такие гадости, не надо ума и таланта.
По Владимову, он рассматривал в своем романе историю с днепровскими плацдармами с «генеральской колокольни, а на самом деле — с антисоветской. Он уверял, что генерал-лейтенант Чибисов «захватом плацдарма севернее Киева» «посрамил многих громких военачальников, в их числе маршала Жукова», за это, мол, и отстранили его от командования 38-й армией. Чем же посрамил? Ах, кто-то представил «всю перипетию с днепровскими плацдармами как заранее спланированный маневр». Кто это сделал? Ничего внятного Владимов сказать не мог. Жуков в «Воспоминаниях.» писал, что «вначале предполагалось разгромить киевскую группировку и захватить Киев, нанося главный удар с букринского плацдарма. Затем от этого плана пришлось отказаться, так как противник стянул сюда крупные силы» (Т.З. С.82). Было принято новое решение — нанести главный удар севернее Киева с лютежского плацдарма, туда с букринского участка скрытно перебросили 3-ю гвардейскую танковую армию, много артиллерии и частей других родов войск. Чтобы запутать врага, 1.11 с букринского плацдарма перешли в наступление 27-я и 40-я армии, немцы приняли этот удар за главный и перебросили сюда дополнительные силы.
Кое-кто «открыл», что маршал Жуков был греком И. Баграмян заметил, что «многие западногерманские генералы-мемуаристы ныне утверждают, что Г. К Жуков якобы в свое время по согласованию с германским командованием учился в пресловутой военной академии рейхсвера, которую возглавлял генерал Сект, и прошел полный курс прусской военной науки. Эта зловредная фальсификация перекочевала и в труды некоторых англоамериканских историков. Гитлеровцев побили, видите ли, благодаря тому, что русские усвоили военную премудрость по немецким рецептам» (153). Издательство «Прогресс» выпустило сборник комиксов «Маршал Жуков» (1991). В качестве эпиграфа взято стихотворение Бродского, в котором утверждается, что прославленный полководец и наши солдаты будут в аду: «… Сколько он пролил крови солдатской в землю чужую! Что ж, горевал? Вспомнил ли их умирающий в штатской белой кровати? Полный провал. Что он ответит, встретившись в адской области с ними?» М. Дейч писал: «Нет, Жуков по духу не был ни Суворовым, ни Кутузовым. Он был завзятым большевиком… И ставить Жукова на один пьедестал с Суворовым и Кутузовым — значит оскорбить светлую память о них» (Ст.1994.№ 29). Мария Жукова писала о причинах неприязненного отношения «демократов» к своему отцу: «Жуков олицетворяет все то, что они ненавидят, что жесточайше разрушают. Он маршал Советского Союза Он четырежды Герой Советского Союза Он — коммунист. А они — антисоветчики, антикоммунисты» (СР.21.06.1994).
А. Н. и Л. А. Мерцаловы в брошюре «Г. К. Жуков: Новое прочтение…» пишут: «Казенная историография и пропаганда считали, что преступления Сталина или Жукова можно будет скрыть… Вся литература о Жукове пронизана ошибками и прямой ложью». Мерцалов, бывший разоблачитель буржуазных фальсификаторов, представил его как посредственного военачальника, лишенного морали и допускавшего «грубейшие просчеты и вреднейшие действия». У Жукова были недостатки, просчеты, бывал он и грубым. Конев в «Записках командующего фронтом» (1991) писал» что Жуков «не хотел слышать, чтобы кто-либо, кроме войск 1-го Белорусского фронта, участвовал во взятии Берлина», что в 1946 г. на совещании у Сталина он «был морально подавлен, просил прощения, признал свою вину в зазнайстве, хвастовстве своими успехами и заявил, что на практической работе постарается учесть все те недостатки, на которые ему указали на Главном Военном совете» (598–599). Стоило ли писать об этом? Маршал А. Голованов говорил Ф. Чуеву. «Молотов по поручению Сталина ездил на фронт снимать Конева с поста командующего фронтом и назначать вместо него Жукова. Конева хотели судить за неудачи, и дело кончилось бы трагически для Ивана Степановича, но Жуков защитил его перед Сталиным» (СР.27.12.1997). Об этом вспомнил Жуков в 1966 г. в разговоре с доктором исторических наук А. Пономаревым: «Звонит Сталин, встревожен, зол, как черт. «Ну, что с Коневым будем делать? — начал он разговор. С трудом удалось убедить его назначить бывшего командующего моим заместителем, поручить его заботам Калининское направление. Не случись этого, убежден, что Конева постигла бы участь Павлова. А он-то такую паршивую статью написал про меня в «Правде» после Пленума ЦК в 1957 году». В ней, напечатанной 3.11.1957 г., говорилось: Жуков не оправдал доверия партии, склонен к авантюризму «в понимании важнейших задач внешней политики Советского Союза и в руководстве Министерства обороны», допускал ошибки, в ходе войны. Позже Конев оправдывался: «Георгий обижается на меня за эту статью. А что я мог тогда сделать: состоялся Пленум ЦК, членом которого был и я. Решение одобрили единодушно. Меня вызвали и предложили, точнее, приказали, написать такую статью — такое вот было «партийное поручение». Но были маршалы, по-иному реагировавшие на подобные поручения. Несколько лет сидевший в тюрьме по навету Рокоссовский отказался от предложения Хрущева написать чернящую Сталина статью, сказав: «Сталин для меня святой». Он был снят за это с должности заместителя министра Обороны. Так Хрущев поступил и с Василевским, когда тот не согласился с тем, что Сталин «не разбирался в оперативно-стратегических вопросах и неквалифицированно руководил действиями войск как Верховный Главнокомандующий» (218). Порученец Конева С. Кашурко писал: «В конце жизни И. Конев, мучимый угрызениями совести, не раз пытался поговорить с Г. Жуковым. Но — тщетно: тот не желал с ним общаться». Однажды Конев «горько произнес: «Признаюсь, впервые в жизни спасовал, можно сказать — струсил». В день 25-летия Победы он послал поздравление Жукову. Тот «прочел его, и ни слова не говоря, размашистым почерком начертал резолюцию: «Предательства не прощаю! Прощения проси у Бога! Грехи отмаливай в церкви! Г. Жуков» (Нво.20.12.2002). Но «мир» пришел все-таки к ним. По словам Жукова, к нему приезжал Конев, желая «объясниться по поводу одного горького послевоенного факта. Я сказал ему: забудем! Это мелочь в сравнении с тем, что мы сделали. Мы обнялись как старые боевые товарищи» (Кп.30.11.1986). Мелочи не должны подменять главное при характеристике выдающихся деятелей. Шолохов писал, что Жуков "был великим полководцем суворовской школы" (Пр.31.07.1974).
Когда Жукову вручили "Тихий Дон", "глаза Георгия Константиновича оживились, а кончики губ улыбнулись при взгляде на эпическую книгу: "Любимый писатель». Генерал Эйзенхауэр, ставший президентом США, писал: «Я восхищен полководческим дарованием Жукова и его качествами как человека».
Глава 8. Правда правде рознь
В печати публикуют много несуразностей об Отечественной войне. «Тверская жизнь» поведала о скитаниях некой Зарайской: «Дальше был путь на Осташков. Но вскоре и он был занят». Враг не занимал его. «Литературная Россия» (21.01.2000) сообщила, что солдат из ФРГ хотел попасть в Вышний Волочек, где он «тридцать с чем-то лет назад мерз в окопах». Не был он там: немцев остановили за сотню километров от этою города. Оторопь берет, когда читаешь о войне на окраине…Нижнего Новгорода «На берегу Волги валялись растерзанные люди, свиньи…И послали нас разузнать, где фрицы окопались» (ЛР.15.09.2000).
По словам Г. Белой, «жизнь — нормальная, частная — была советской властью отменена» и только «в 1942 г., чуть ли не директивно, была введена тема любви к женщине, «малой родине» — своему дому. Но уже с 1943 года, когда советские войска вышли за границы Советского Союза, река, вновь начала подмерзать» (Нг.29.09.2000). Не выходили наши войска в 1943 г. за пределы СССР. Не отменяла советская власть частную жизнь: опираясь на народную нравственность, она запретила гомосексуализм, проституцию, объявила семью важной ячейкой общества Тема любви к женщине и родному дому обострилась в годы войны в результате воздействия самой обстановки, никто специально не требовал вводить ее в 1942 г., а потом замораживать, Симонов писал о «глубоко личном стихотворении» «Жди меня»: «В декабре сорок первого года, прибыв с фронта, я зашел повидаться с Петром Николаевичем Поспеловым. В разговоре он спросил, нет ли у меня каких-нибудь стихов для «Правды». У меня не было ничего подходящего. Есть, правда, одно стихотворение, сказал я, но оно интимное». Его опубликовали, оно стало популярным. Сходная история у «Землянки» Суркова, Он вспоминал: «Возникло стихотворение, из которого родилась эта песня, случайно. Оно не собиралась быть песней. И даже не претендовало стать печатаемым стихотворением. Это были шестнадцать «домашних» строк из письма жене. Письмо было написано в ноябре 1941 года, после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой, когда нам пришлось ночью после тяжелого боя пробиваться из окружения с одним из полков». «ЛР» 26.04.2002 г. объявила, что песня «Землянка» «за упадничество была запрещена». На самом деле никто ее не запрещал.