Правда - в молчании призраков
Шрифт:
Флинн Фишер — пожилой спирит, который учил меня управляться с даром — утверждал, что они ищут что-то, что возможно поможет им зацепиться и остаться здесь, среди живых. Флинн был странным даже по моим представлениям. Но он один из немногих, кто умел по-настоящему закрываться от призраков, поэтому видения посещали его гораздо реже, чем других спиритов. Но по странной насмешке судьбы картины, что он видел, отличались особенной чудовищностью и кровожадностью. И он не стеснялся об этом говорить. От его рассказов у меня до сих пор пробегает холодок по спине. Пожалуй, после такого
Семью Флинн не завел, людям не доверял и часто повторял, что даже мертвые хотят жить, вот и приходят сюда, в попытке остаться. Меня он согласился обучать по чистой случайности. Не знаю, как родители на него вышли, но, несмотря на то, что иногда он пугал меня до дрожи, сумел многому научить. Правда, я не во всем была с ним согласна. Мне всегда казалось, что появляясь вот так, призраки пытаются сохранить воспоминания. Кем были, кого любили, чего хотели достичь. Ведь чем дольше находишься за гранью, тем более неважной становится земная жизнь. Это знает каждый спирит. Это знание дается вместе с даром.
Вот и сейчас она просто стояла и смотрела вперед безучастным взглядом. Я повернула голову, следя за удаляющейся фигурой и Макс, заметив это, спросил:
— Что там? Опять призрак?
— Да, но она сегодня уже приходила, и я рассказала о ней. Так что сейчас она не ко мне.
— Разве призраки могут приходить просто так? — уточнил недоверчиво.
— Достаточно часто. Не думай об этом, они никому не мешают.
Он заметно расслабился и уже беззаботным тоном спросил:
— Так ты сегодня была в участке? Как поживает старина Томас?
Про Тома он сказал с какой-то странной насмешкой, и я не выдержала:
— Что вы не поделили?
— То есть? — не понял он.
— Я заметила, что он не очень-то рад тебе.
— Ах, это. Ну, у нас в прошлом были небольшие разногласия, но мы знаем друг друга давно и, в целом, можно сказать, доверяем друг другу.
— Можно сказать? — с улыбкой уточнила я.
Он посмотрел мне в глаза и, кивнув, серьезно сказал:
— Можно, — и снова улыбнувшись, продолжил, — не обращай внимания, это профессиональная ревность. Мне удалось то, что не удалось ему. У меня больше возможностей, но и источники информации у меня другие.
Какие именно у него источники информации, уточнять не стала. Вряд ли он скажет, да и не уверена я, что мне это действительно интересно. В моем случае главное — результат.
Мы еще немного покатались по городу, а потом остановились на одной из примыкающих к площади улиц. На ней не было ничего интересного, только жилые дома. До запуска фейерверка оставалось чуть меньше часа, поэтому если кто-то еще не спал, то веселился на празднике и не удивительно, что улица эта была абсолютно пуста. Зато отсюда отлично будет видно распускающиеся в небе соцветия. А еще, несмотря на долетающий с площади шум, здесь было тихо. И через какое-то время в этой тишине прозвучал неожиданный вопрос:
— Как ты с этим живешь?
Понять, о чем он, не составило труда. Я повернулась к Максу и встретилась с ним глазами. Взгляд был внимательный, с легким прищуром.
— Не очень спокойно.
Макс закурил. Затянувшись, выпустил дым в окно и снова заговорил:
— Ты, наверное, ненавидишь свой дар.
Это было скорее утверждением, но я бы не была так категорична. Невозможно испытывать ненависть всегда, постоянно, ничем ее не разбавляя. По-настоящему я возненавидела свой дар лишь однажды — после смерти отца. Вернее, спустя некоторое время, когда стало ясно, что он не придет. Тогда мне казалось, что если бы я не была спиритом, если бы не знала, что могу узнать правду, все было бы проще, и я возможно даже смирилась бы со всей этой ситуацией. Вспышка ненависти прошла, а дар продолжает жить во мне, показывая все новые и новые смерти. Сейчас, после стольких раскрытых с моей помощью преступлений, я уже не могу сказать, что ненавижу свой дар, скорее, он меня раздражает. Но я ничего не могу с этим поделать.
— Не всегда, — сказала я, — иногда возникают и другие чувства. Когда родные жертв благодарят тебя за помощь в поимке преступника, порой думаешь, что оно того стоит.
Я помолчала, а потом, пожав плечами, сама же с собой поспорила:
— А может, и нет. Кто знает?
Докурив, Макс снова спросил:
— Ты помнишь, кто был самым первым?
Он стушевался. Вопрос действительно был немного двусмысленным, но я поняла, о чем он и мысленно добавила: «Призраком». Кто был самым первым призраком.
Да, помню. Я помню каждого из них. Помню, кто какой смертью умер и что при этом испытывал. Могу по полочкам разложить.
И раз уж вечер так располагал и Макс оказался таким милым в своем внезапном любопытстве, я рассказала:
— Женщина. Около тридцати лет. Ее ударили ножом двадцать два раза.
Я говорила, не глядя на Макса, смотрела вперед. Но, когда замолчала, повернулась к нему. Он понял, что все это я испытала на себе, но в его глазах не было ни ужаса, ни жалости, за что ему отдельное спасибо. Просто хмурился, не понимая, как я смогла это пережить. А я продолжила:
— Ее сестра — настоящая психопатка — заподозрила ее в связи со своим мужем и убила в припадке ярости. Она скончалась на семнадцатом ударе, так что предыдущие шестнадцать я до сих пор хорошо помню.
Сейчас я уже не испытывала ни страха, ни боли. Я просто помнила, что боль была. Помнила, какая именно и в каких местах, но тело уже не отзывалось на воспоминания. Хотя, все равно, было неприятно.
— Ого, — только и смог сказать Макс, когда я замолчала, — жутко.
— Девять лет. Мне было девять лет. Родители тогда с ног сбились, таская меня по всевозможным психологам и мозгоправам. Сразу стало понятно, почему магический дар во мне так и не проснулся. Потому что проснулся дар спирита. Они боялись, что я сойду с ума, но моя психика оказалась на удивление крепкой и меня отдали на обучение опытному спириту.