Праведники
Шрифт:
— А в чем, Тиша?
— Сейчас ты будешь смеяться, зная, какой образ жизни я вела все последние годы… Но дело в том, что в юности я была очень набожна и любила учиться.
— Меня совершенно не удивляет то, что ты любила учиться.
— Я была лучшей в классе. Знания давались мне легче, чем другим. Ты и представить себе не можешь, до чего запутанны священные иудейские тексты, сколько там тайных смыслов, сколько отсылок к другим книгам, сколько недоговоренностей. Это не чтение, а бесконечное разгадывание кроссвордов. Так казалось другим. Но не мне. Даже самые сложные вещи я схватывала буквально
— Это была высокая похвала?
— Выше некуда! Понимаешь, в Краун-Хайтсе девочек учат только азам. Это нельзя назвать полноценным образованием. И понятно почему. В семнадцать лет ты уже женщина, тебе надо идти замуж, рожать детей, заниматься хозяйством, заботиться о муже. Мужчины же могут посещать йешиву хоть до конца своих дней и уделять занятиям столько времени, сколько им захочется. Девочке нечего рассчитывать на это. Мы должны были пройти лишь Пятикнижие Моисея и отчасти геману… ну, это сборник комментариев к священным текстам. И все.
— Стало быть, каббалу ты никогда не изучала?
— Какое там! Кто бы мне позволил? Лишь мужчинам, достигшим возраста сорока лет, позволено прикоснуться к этому знанию!
— Ну и порядочки там у вас…
— Вот-вот. А ты меня знаешь — если меня куда-то не пускаются начинаю туда ломиться. Однажды мне попалась на глаза одна серьезная книга из отцовской библиотеки. Но я сама не могла постичь скрытого в ней смысла. Мне нужен был учитель. И тогда я пошла к рабби Мандельбауму.
— Это который учил тебя в семинарии?
— Да, тот самый, что похвалил меня. Я пришла к нему домой и честно сказала, что азов мне мало и я хочу учиться дальше. Более того, я тщательно подготовилась к этому визиту, нарыла разных ссылок из умных книжек, из которых со всей очевидностью следовало, что я хоть и девушка, но имею право знать больше.
— И он согласился помочь?
— Да. Я ходила к нему каждый вторник, к вечеру. Это было тайное обучение. Никто не знал об этом, кроме нас двоих да еще его жены. В середине занятия она входила к нам, ставила перед мужем чай с лимоном, передо мной стакан молока, а между нами вазочку с домашним печеньем и объявляла десятиминутный перерыв. Так продолжалось пять лет… — Тиша улыбнулась.
— А потом?
— В какой-то момент я заметила, что он стал выглядеть все более озабоченным. При этом он переживал вовсе не за себя. Он был уже стар, и его не особенно интересовали соседские пересуды. Он, конечно же, переживал за меня. А когда мне исполнилось семнадцать лет, он как-то сказал: «Тебе трудно будет найти мужа, Това Шайя. Не всякий потерпит возле себя ученую женщину». Он-то, бедняга, думал, что сбил меня с пути. Что теперь я не смогу быть хорошей женой хасида, какой была его собственная супруга. Что меня не удовлетворит роль многодетной матери и вечной домохозяйки. Ну что ж, он был прав.
— Полагаю, тебя не очень расстроила эта ситуация.
— Разумеется. В те дни я как раз обдумывала план побега. Завела себе абонентский ящик и подала документы сразу в несколько вузов — но только в те, где лучшим абитуриентам предоставлялась государственная стипендия. Без денег мне во внешнем мире было не прожить, это я хорошо понимала. В анкете
— И не вернулась?
— И не вернулась.
Уилл озадаченно замолчал, пытаясь осмыслить услышанное. Только сейчас он узнал, что «ТШ» и «Тиша» — это вовсе не студенческие прозвища его подруги, а всего лишь сокращение от ее настоящего имени — Това Шайя. Теперь он понимал, почему она с таким маниакальным упорством не желала знакомить его со своей родней и даже ни разу не показала ему их фотографии.
— Слушай, а твои родители знают, что ты жива-здорова?
— Ну за кого ты меня принимаешь? Разумеется. Мы созваниваемся перед большими иудейскими праздниками.
— А ты хоть раз навещала их?
— Нет. С тех пор я ни разу не переступала границу Краун-Хайтса, даже случайно.
Так вот почему она ничего не знала ни о поп-музыке, ни о научной фантастике, ни о знаменитых блокбастерах. Вот почему она не говорила ни по-французски, ни по-испански, хотя всегда мечтала об этом. Хасиду незачем владеть этими языками. Ему даже английский не особенно нужен. Важно знать лишь иврит и идиш.
Уилл вдруг вспомнил о гастрономических пристрастиях Тиши — китайская готовая еда, жирные свиные отбивные, гамбургеры… Его всегда удивляло то, с какой жадностью она набрасывалась на всю эту так называемую пищу, словно ее из тюрьмы недавно выпустили. Хотя, в сущности, так оно и было…
Он теперь не понаслышке знал о жизни в Краун-Хайтсе и был поражен тем, как сильно Тиша оторвалась от своих истоков. Она носила узкие топики, подчеркивающие всю прелесть ее девичьей груди, ее живот был почти всегда открыт, про колечко на пупке и вообще говорить не стоит… Ему вдруг вспомнилось объявление, которое он прочитал в Краун-Хайтсе:
«Краун-Хайтс процветает под покровительством ребе. Уважение к имени его и ко всему поселению требует от женщин и девушек, живущих здесь или навещающих Краун-Хайтс, неизменно придерживаться правил целомудрия и благочестия, а именно:
не открывать шею ни спереди, ни сзади, ни по бокам;
не открывать руки выше запястий;
не открывать ноги выше голеней (в любых положениях);
не носить платьев с вырезами (даже небольшими).
Женщины и девушки, игнорирующие эти правила с целью привлечь к себе посторонние взгляды, покрывают позором себя и свои семьи. И тем самым демонстрируют, что у них за душой нет ничего, кроме их внешности…»
Трудно себе представить большее неповиновение установленным правилам, чем допустила Тиша. К тому же не надо забывать и о том, что едва ли не главным символом этого неповиновения явился он сам, Уилл.
Хасиды не женятся на людях из внешнего мира и не поддерживают с ними близких отношений. Невозможно представить себе, чтобы девушка из общины хасидов могла иметь любовную связь мало того, что вне уз официального брака, так еще и с не евреем! Однако именно такую связь имела Тиша с Уиллом.