Правила игры без правил (сборник)
Шрифт:
Мне пришлось бы уйти в легком разочаровании, если бы не случайная встреча на лестничной клетке с участковым милиционером. Посмотрев мои документы, уполномоченный взял под козырек и спросил, чем вызван мой интерес к Анастасии, как бишь там ее фамилия… Я честно сообщил, что к Анастасии у меня никакого интереса нет, просто один мой знакомый интересовался другим ее знакомым. Как же, вдруг обрадовался участковый, был такой, рыжий, два раза напившись пьян, скандалил с соседями, пришлось в отделение сводить. Пусть спасибо скажет, что не в вытрезвилку: лыко он вязал, был при документах и деньгах, правда, глупости говорил и чуть дежурного не напугал, все болтал, что, мол, вроде как убили его не то в двадцать два года, не то в двадцать втором году… Кого убили, не понял я, рыжего или дежурного? Вот и я не понял, ответил участковый.
Неестественное
Итак, в 1922 году было запланировано и самым решительным образом осуществлено отделение души от государственного тела. Маленькая и, на первый взгляд, безобидная операция — высылка морским путем горстки философов, поэтов, ученых… Даже прямое их физическое истребление не привело бы к подобному для государства летальному исходу, истребление одних неизбежно порождает других, смертью, как известно, смерть попирается. Но это изгнание за море носило глубокий магический характер: воспроизводился уход души на тот свет и, в силу симпатических обратных связей, именно к этому и привел [3] .
3
Достаточно вспомнить воды Леты или Стикса, чтобы проследить истоки таких представлений. Любопытно, что во многих мифах и легендах герои, расставаясь с миром, уплывают. В свою очередь, приплывают обратно, как правило, боги или полубоги. Эти представления нашли отражение и в так называемой фэнтези, вспомним, например, финал толкиновской трилогии, когда герои, изнуренные долгой битвой с силами зла, уплывают за море, откуда нет возврата.
Последующие акции практикующих идеологов привели к тому, что все зарубежье и впрямь стало рассматриваться как «тот свет», попасть куда было хуже, чем, допустим, в тюрьму («Из тюрем приходят иногда, из-за границы никогда», А. Вознесенский). Неудивительно, что эмиграция казалась неким подобием смерти. И отбывающий, внеся свою лепту перевозчику, исчезал словно бы навсегда, в единичных до сих пор случаях возвращаясь как бы воскрешенным в новом качестве («Иностранец!»).
Как уже поминалось, разложение физического тела — процесс скоротечный, тогда как государственное тело разлагается в срок исторически скоротечный же, но в масштабах человеческой жизни иногда вполне и безнадежно длительный. Как особо ценный труп, находящийся в герметической изоляции, может сохраниться практически до архангельских труб, так и труп государственного тела в должной изоляции может продержаться, пока не провоняет до невозможности. Холодное железо, неплохо зарекомендовавшее себя от воздействия чар снаружи, сдерживает и некробиотические процессы от распространения вширь. В этом аспекте падение «железного занавеса» будет иметь неожиданный и неприятный результат для ничего не подозревающего жителя внешнего мира.
И наконец, становится понятным истинный смысл и пафос советской литературы. Мертвую «действительность» может отображать только мертвая литература. Да она и была такой!
Смерть положительного героя не таинственное проявление некоего имманентного зла, носителем которого является Империя, а элементарное воздаяние за «положительность». Ведь с точки зрения внутренней, сокровенной логики, смерть изначально мертвого персонажа, обитателя мертвой страны, гражданина страны мертвых, есть именно возвращение к жизни, воскрешение его.
Смерть мертвого — как возвращение к жизни. Не отсюда ли высокие перлы относительно тех, кто «живее всех живых»,
Но это — мертвая логика.
И потому она не истинна.
6
Результаты столь изнуряющей исследовательской акции оказались удручающе малы. Стоило ли воссоздавать, опрашивать, домысливать, чтобы в итоге прийти к банальному и широко известному выводу. К Недолину понимание всего пришло быстрее, чем к Ханину, может, потому, что срок его небытия был несколько короче. Иногда я задумывался: каково им, мертвым, там, среди вроде бы живых? Дело ведь не в преодолении стереотипа «совка», а совершенно, как вы уже догадались, в ином. Но эмоционально этот вопрос не возбуждает — что нам, мертвым, до живых?! Кто мешает считать живым себя и только себя? Ведь сколько лет мы полагали «трупом» Запад и добродушно посмеивались над ароматом его разложения.
Не исключено, правда, что в свое время некий чикагский аналог Ханина или вашингтонская аватара Недолина придут к выводу, что Запад тоже мертв, правда, по-своему.
До меня доходили сведения о деятельности Недолина на той стороне, где, по достоверным источникам, есть добро и зло. Он окончил какое-то местное престижное учебное заведение и подвизается очеркистом в русскоязычной газете. Время от времени далекие друзья, в чьем существовании я с каждым годом все больше и больше сомневаюсь, присылают мне копии газетных вырезок.
Осенью этого года, например, Недолин провел сравнительный анализ этимологии слова «красный» в сопоставлении с методами окраски некоторых вирулентных биотоксинов. Примитивные сюжеты о красном флаге, сигнализирующем о том, что на корабле чума, развлекают читателей из очередной волны контрактантов, абсолютно незнакомых с трудами шестидесяти- и более летней давности. Все весьма скучно и неинтересно.
Даже его трактат о буквальном понимании понятия «красная чума» кажется пересказом одного или нескольких сюжетов не то польского, не то болгарского фантаста [4] . Все эти рассуждения о зигзагах эволюции, образующих сгустки микробов, было бы невозможно читать, если бы не отдельные забавные страницы, где описан (хочется добавить — с большим знанием дела) процесс возникновения и самопознания «чумных» ментальных образований на кладбищах и в моргах. Но все это изложено сухо, схематично, протокольно. Художественность — не самая сильная сторона Недолина, если она вообще у него есть, художественность.
4
Очевидно, имеется в виду С. Лем.
В одном из оккультных сборников мелькнула его заметочка о спонтанной магии сложных и сверхсложных структур. Некоторые мысли показались мне достойными внимания, если бы они не были разбавлены пережевыванием все тех же идей относительно некоего Супермозга, образованного несчетным количеством бактерий, вирусов и прочей гадости. Смешно читать о попытках этого сверхразума нащупать контакт с иными сущностями, например со служителем морга. Не менее смешно читать об описаниях контактов на субоккультном уровне, когда обрывки плохо воспринятых символов воплощаются в тифозные фантазии Троцкого и К°.
Недолину чем-то очень досадил Троцкий. Недолину проще разобраться с Тем, Кто Не Погребен Замертво, и поэтому является мировым стержнем коловращения магии мертвых. В одном из его опусов мелькает образ бесконечно мертвого мертвеца, но он тут же размывается легковесными рассуждениями о депавлизации (или, напротив, саулизации) героя советской литературы.
Новозаветный Саул (Савл) спасен от погружения во тьму (слепота!) верою в Христа. Павлы соцреализма слепнут, гибнут, самоистребляются во имя своей «веры». Три Павла — Власов, Корчагин и Морозов — долго мусолятся автором ради того, чтобы прийти к «неожиданному» выводу: во всех странах писатель есть невыделенный из общего потока гражданин своей страны, тогда как в стране мертвых любой, сподобившийся войти в клан пишущих и печатающихся, тут же «при жизни» получает посмертное имя «советский». И оно добавляется к кому бы то ни было, независимо от национальности или даже классового происхождения, будь ты бывший граф, колчаковский контрразведчик или пролетарский самоучка.