Правила крови
Шрифт:
Генри редко приходил в Палату лордов. В те времена считалось, что новые пэры должны произнести свою первую речь как можно скорее, как только позволят обстоятельства — найти законопроект, внесенный на второе чтение, или выбрать вечерние дебаты в среду и внести свое имя в список ораторов, поставив вслед за ним в скобках букву «М». Тема дебатов должна быть знакома новому пэру, хотя бы отчасти, а первое выступление обязано быть конструктивным и ограничивается десятью минутами. Генри произнес свою речь в июле, ровно сто два года назад. Тема вполне подходящая, здравоохранение: улучшение здоровья населения в результате эффективной системы стоков. К тому времени сэра Джозефа Базалгетта уже не было в живых. Он умер в 1891 году. Однако строитель дренажной системы и набережных был соседом Генри на Гамильтон-террас, и они, скорее всего, обсуждали этот предмет. Читая первую речь Генри сегодня, в ней можно
Второй раз Генри поднялся с места год спустя, и его речь была посвящена первым шагам биохимических исследований свертываемости крови. Следующее выступление состоялось еще через три года, по поводу законов наследственности Менделя, которые игнорировались на протяжении пятидесяти пяти лет, а в 1900 году были открыты повторно. Именно в этой, чрезвычайно длинной речи Генри обронил известную фразу, ставшую предметом насмешек: «Вопрос в том, каков ответ». После этого он редко выступал в парламенте.
Похоже, Генри больше не написал ни одной книги, хотя есть подтверждения, что он начал еще одну, причем считал ее очень важной. Запись в дневнике от 2 марта 1900 г. свидетельствует: «Сегодня утром приступил к работе над своим главным трудом». Три месяца спустя «альтернативный Генри» пишет в своем блокноте:
Я агностик, неверующий, и признаю религию только на словах, однако некоторые изречения Иисуса Христа считаю великой мудростью. Первое, что приходит на ум, это одна из последних приписываемых ему фраз: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» [36] . Я не ведал, что творил, когда делал то, что делал, хотя был убежден, что все прекрасно осознаю.
Теперь я уже не буду первооткрывателем, великим исследователем. Мои честолюбивые планы рухнули. Я не могу писать. Я не могу ставить опыты. Детский плач мне все время мешает. Он разносится по этому дому, проникает сквозь толстые стены. Куда бы я ни шел, избавиться от него невозможно. Иногда мне кажется, что я сойду с ума. О, как я наказан!
36
Лк. 23:34.
Почему? Как? Что он такого сделал? Я не знаю, а остальные тексты «альтернативного Генри», всего два, не дают ключа к разгадке. Эти последние строчки выглядят как свидетельство персонажа из «историй с привидениями» М. Р. Джеймса, несчастного, преследуемого человека, который снова видел демона, на сей раз ближе. Или Генри просто говорит — как может говорить глубоко эгоистичный человек, хотя и не свойственным для него тоном, на грани истерики, — что трехлетний сын не дает ему покоя и мешает работать? Возможно. Однако выражения, к которым он прибегает, ему не свойственны. По меркам того времени Генри считался уже стариком. Возможно, он стоял на пороге какого-то нового открытия и присутствие в доме двух маленьких мальчиков мешало процессу. Для шестидесятичетырехлетнего мужчины быть отцом двух детей, пяти и трех лет — дело нешуточное, даже при наличии штата слуг. Это заставляет меня задуматься о собственном положении и о том, что Джуд поставила себе цель родить ребенка, чего бы это ни стоило. Я понимаю, что преувеличиваю, но ничего не могу с собой поделать и начинаю считать: если она добьется своего в сорок семь лет, мне тогда будет пятьдесят пять, а когда ребенку исполнится пять, то мне будет немногим меньше, чем Генри.
От Дженет Форсайт приходит посылка со смазанными фотокопиями, фотографией и сопроводительным письмом. Я уже забыл, кто она такая, а адрес на конверте мне ничего не говорит. Но в первом же предложении отправительница сообщает, какое удовольствие она и ее мать получили от чаепития в Палате лордов, и извиняется, что не поблагодарила меня раньше. Разумеется, я помню, что она дочь Лауры Кимбелл, а Джимми Эшворт была ее прабабкой. Она приходится мне кем-то вроде кузины, но сама об этом не знает — по крайней мере, мне так кажется. Однако, читая письмо, я понимаю, что ошибался. По словам Дженет, она всегда подозревала, что Генри приходится ей прадедом, но не хотела говорить об этом матери, у которой «возвышенные представления» о Джимми. Что касается ее самой, то она гордится родством с «знаменитым медиком». Фотокопии, сообщает Дженет, сделаны со страниц «Таймс» от разных дат 1883 года. Затем она пускается в пространные объяснения по поводу того, что, заинтересовавшись каким-то другим аспектом истории семьи — вероятно, она принадлежит к когорте любителям генеалогии, — она
Прежде чем взяться за фотокопии, я рассматриваю фотографию. На ней молодая Дженет — а может, ее мать? Поначалу я теряюсь, но, судя по одежде, это явно 30-е годы. Но мое внимание привлекает брошь на темном платье женщины, матери или дочери. Брошь представляет собой пятиконечную звезду с бриллиантами — почти наверняка с бриллиантами, а не алмазами, — а надпись Дженет на обороте снимка сообщает: «Это брошь Джимми, подаренная сэром Генри, и эта драгоценность перешла к моей матери, когда умерла ее мать». Теперь мне понятно, откуда взялась идея помечать дни визитов к Джимми звездочкой — от подаренной броши. Или сначала были пентаграммы, а потом Генри выбрал брошь, которая бы им соответствовала? Возможно, это была их шутка, понятная только двоим. Я невольно задумываюсь о нежности и любви в отношениях Генри и Джимми. Шутки, красивый подарок, звездочки в дневнике в назначенный день, возможно, тайный знак, понятный только им, подношение и слова Генри: «Я купил эту брошь, потому что она напоминает о нашем особом знаке, и теперь, надевая ее, ты можешь представлять, как я ставлю знак любви в своем дневнике…» Разумеется, все это продукт моего воображения, романтизация, достойная самой Лауры [37] .
37
Имеется в виду Лаура де Нов (1308–1348), возлюбленная и муза великого итальянского поэта Франческо Петрарки.
Я изучаю фотокопии, для чего приходится взять лупу. Многие абзацы имеют отношение к Генри: прочитанные им лекции, объявления о выходе его новых книг, сообщение «Придворного циркуляра» о пожаловании ему рыцарского звания. Во всем этом для меня нет ничего нового. Последняя вырезка рассказывает о появлении в мировом суде человека по имени Герберт Эдвард Хейфорд Брюэр, двадцати семи лет, проживающего в Палмерстоун-Билдингс, район Юстон, которого обвиняли в нападении на мистера Сэмюэла Хендерсона на Гоуэр-стрит. Брюэр был признан виновным и отправлен в тюрьму, но ненадолго. Вне всякого сомнения, он провел бы за решеткой много лет, если бы кого-то ограбил — англичане всегда ценили собственность выше жизни и здоровья человека.
Это очень полезная для меня информация, и рано или поздно я сам бы ее нашел, и поэтому я тут же пишу ответное письмо Дженет Форсайт, благодарю за вырезки, соглашаюсь насчет того, кто был отцом ее бабушки, но умалчиваю о пятиконечной броши или о своих восторгах по поводу генеалогического древа. Присланную фотографию я кладу в одну из папок с материалами о Генри. Их теперь пять, обозначенных «Работа», «Королевская семья», «Личное», «Дети и потомки» и «Брак и разное». Материал, присланный Дженет, отправляется в «Личное», хотя я колеблюсь, не место ли ему в последней папке, потому что героическое спасение бедняги Сэмюэла в конечном итоге привело к женитьбе Генри.
Я несу письмо на почту, и Джуд идет со мной. Дорога в сотню ярдов превращается в прогулку. Джуд снова хорошо выглядит, хотя все еще очень худа; талия у нее такая же тонкая, как у Оливии Бато на портрете, только с той разницей, что Оливия носила корсет. Разумеется, на улицах полно женщин с детьми, чернокожих, белых и азиатской внешности, везущих своих чад в прогулочных колясках или несущих в сумках-кенгуру на груди. А одна даже со старомодной коляской, из которой выглядывает круглое розовое личико младенца, окруженное пеной кружев и оборок. Я не прочь рассказать Джуд, что Генри считал своих детей помехой, полагал, что они стоят на пути великих начинаний (кажется, это слова Бэкона). У меня такое же ощущение — до известной степени.
Мы заходим в магазин диетических продуктов, и Джуд покупает фолиевую кислоту, мультивитамины, гингко билобу, эхинацею и зверобой. Она привыкла вести здоровый образ жизни, готовясь к родам, а теперь точно так же готовится к зачатию. Дважды в неделю жена выполняет комплекс упражнений по системе Александера и посещает травника. Мы возвращаемся на Гамильтон-террас через Аберкорн-плейс, рассуждая о растительных препаратах, якобы способных предупредить выкидыши — вернее, рассуждает Джуд, а я слушаю. Я говорю, что вреда от них не будет, но лучше, наверное, посоветоваться с врачом, а потом мы сворачиваем и останавливаемся рядом с Эйнсуорт-Хаусом, переименованным (глупо) в Хорайзон-Вью, и смотрим на окна миллионера и на крытый проход, где витражное стекло заменили на более прозрачное и яркое.