Правила первокурсницы
Шрифт:
— Почему? — шепотом спросила я и повернулась, задев платьем растение в кадке. Пол под ногами накренился вправо, дирижабль уже набрал нужную высоту и сейчас лег на курс. Вопрос только в том, каков этот курс?
— Потому что, — исчерпывающе ответил Арирх, и его голубые, будто бы выцветшие от старости глаза, залила чернота. Словно кто-то налил ему в глазницы по ложке «крови земли».
К этому невозможно привыкнуть, сколько не смотри. Я вскрикнула, и рукав старой гвардейской формы вспыхнул, деревянный пол обуглился и даже подошвы солдатских сапог стали таять, словно мороженое в жаркий день. Видимо рано меня поздравляла жрица,
Не успело пламя в светильниках радостно коснуться потока, как я ощутила уже знакомый жалящий холод в шее. Мне снова вогнали ледяную сосульку чуть ниже затылка, и ее холод погасил огонь быстрее, чем выплеснутое в лицо ведро колодезной воды. Я хотела собрать его снова, хотела выпустить пламя, но руки больше не принадлежали мне. Только глаза. Совсем, как тогда в банке. И совершенно иначе, потому что сейчас я увидела, как упал на почерневший пол гвардеец. Всего лишь старик, который судорожно дышал и хватался рукой за сердце, совсем, как наш дворецкий Мур, когда лакеи уронили сундук с сервизом бабушки Астер.
Я отвернулась… Нет, меня заставили отвернуться и снова посмотреть в зеркало. От этого легкого движения боль пронзила тело. Словно огонь, который я не успела выпустить, теперь сжигал кости. И если бы я не закричала от этого, то закричала бы, увидев свое отражение.
Девушка, что смотрела на меня из зеркала все еще была грязна и растрепана, она улыбалась, хотя я не ощущала, движения губ. Я лишь беспомощно наблюдала, как мои собственные глаза вдруг налились тьмой. И я все-таки закричала. Кричала, пока девушка с моим лицом неловко пыталась стереть засохшую кровь со скулы. Но никто не слышал этого крика.
А потом я, кажется, потеряла сознание. «Кажется» — потому что я мало что запомнила. Хотя кое-что осталось в памяти. Например, темнота собственного отражения, которая рывком приблизилась. Перед глазами стали мелькать чужие воспоминания, похожие на цветные открытки, собранные безумным коллекционером. Одна сменяла другую, как карты в руках умелого шулера. Лица, доспехи, поля сражений, черные горы и черные волны, разбивающиеся о них, звон оружия и воины убивающие и умирающие. Воин с развевающимися, белыми, как снег, волосами, стоял на одном колене. Рука в перчатке лежала на эфесе меча, до половины воткнутого в черную землю. Воин поднял голову и вдруг посмотрел на меня, хотя я знала, что он мертв. Знала, потому что это знала темнота. Видение сменилось, и с выжженной земли я переместилась в большой зал с колоннами, похожими на деревья, старый мрамор стен потрескался, но не осыпался. Еще один мужчина со светлыми волосами, убранными под обруч, тоже посмотрел на меня, но в отличие от первого, этот был жив. Пока был. Завывающий в горах ветер, небо усеянное звездами, как драгоценными камнями, глаза богинь, смотрящие на нас, что-то еще. Картинки менялись все быстрее и быстрее, и я уже не могла рассмотреть изображения, к горлу подступила тошнота и…
Я очнулась. Пробралась сквозь тягучую боль, что почти ломала кости, но еще до того, как я открыла глаза, в голове раздался голос. Он был завораживающе красив и глубок, его хотелось слушать бесконечно. Слушать и слушаться. Именно такими должны быть голоса певцов княжеской оперетты и тогда ни один зритель не покинет
«Тео всегда был нетерпелив, однажды это его погубит».
«Его вмешательство в банке едва не привело к катастрофе», — посетовал второй голос, он был не менее красив, хотя и более низок. И еще, я откуда-то знала, что он мой… Нет, не так, не мой. Он принадлежал черноте в моих глазах, которая вдруг ожила и заговорила.
«Не «едва», а привело. Он хотел взять девчонку прямо там, но только спровоцировал полуночного волка», — в первом голосе послышалась едва сдерживаемая ярость, которая едва не заставила меня нырнуть обратно в темноту, к цветным картинкам. Боль стала сильнее, и я все же распахнула глаза. Я все еще находилась в гостиной гондоле дирижабля, сидела на одном из диванов, положив ногу на ногу. Увидев подобное, Кларисса Омули отреклась бы от меня в один миг.
«Один раз мы уже справились с полуночным волком, справимся и второй», — без особой уверенности возразила «я».
«Ты забываешь, что теперь нам придется не с изнеженным аристократом, привыкшим, что ему приносят ночной горшок по первому требованию. Тео разбудил молодого волка, который скалит зубы на каждого, кто подойдет слишком близко».
«Справимся», — повторила «я», поднимаясь с дивана. И снова увидела свое отражение в зеркале. — «Всегда справлялись» — И поняла, что мои губы не двигались. Девы, разговор, что я слышала, происходил лишь в моей голове.
«А тебя погубит самоуверенность», — на этот раз голос собеседника звучал устало. — «Как обновка?»
«Пока сопротивляется, но я объезжал и не таких кобылок». — Я улыбнулась сама себе в зеркале. А настоящая «я» поняла, что, тот, кто-то управлял моим телом, знал, что «кобылка» слышит. Знал, что я пришла в себя.
«Осторожнее с уздечкой, загонишь эту лошадку, и мне придется тебя покарать».
«Я ее не трону», — сказала тьма и подняла мою руку и провела по скуле, словно любуясь собой, — «если она сама того не захочет».
«Ты всегда испытывал непонятную снисходительность к игрушкам» — посетовал голос. — Наиграешься еще, сейчас изволь явиться перед мои светлые очи».
«Какие?» — спросила я и рассмеялась.
Первый голос не ответил, он уже «ушел». И опять это знание пришло ко мне от темноты, от ее уверенности. Я чувствовала ее внутри себя, чувствовала, как неотъемлемую часть. Эта мысль была невыносима, причиняла не меньше страданий, чем каждое движение.
«Боль уйдет, как только ты перестанешь сопротивляться», — произнес второй голос в голове, но на этот раз, я знала, что он обращается ко мне. — «Посмотри на Арирха, его уже давно ничего не терзает».
Мою голову повернули, заставили посмотреть в сторону и вниз, на сидящего на полу у стены гвардейца. Сейчас в нем не было ничего угрожающего. Обычный старик, которому место в кресле у камина в окружении детей и внуков. Я заглянула в его выцветшие голубые глаза и увидела в них смертельную усталость. Но тьма ошиблась, там была обреченность, но не было равнодушия.
«Смотри», — весело произнесла тьма и подняла руку.
С ладони, к моему ужасу, сорвались зерна изменений. Зерна огня, так любимые мной. Не просто зерна, угольки, они впились в руки и лицо гвардейца, забирались под кожу, заставляя ее вздуваться пузырями. Они жгли, жгли и жгли. Я не знала, что могу подобное. Я никогда не хотела делать подобного.