Право на легенду
Шрифт:
— Нет, не говорил.
— Ну, потом как-нибудь. Хочешь, я чаю поставлю?
— Да ну его… Может, я пойду, а?
— Не надо.
— Твои скоро придут?
— Мать в ночь работает, а отец должен. Ты что, боишься?
— Нет, почему… Просто так спрашиваю.
Они замолчали. Жернаков стоял посреди комнаты и думал, что теперь самое время как-нибудь тихо выйти в коридор и загреметь там, будто только пришел. Но не успел.
— Лена, — сказал Женя как-то очень уж решительно. — Выходи за меня замуж.
— Да ты что, Женька? Ты рехнулся, да?
— Рехнулся?
— Ну да… Что ты такое
— Прости. Я думал, что ты меня любишь.
— Женька милый! Ну, разве не видишь. Люблю я тебя, еще как люблю. Зачем ты так?
— Тогда почему я рехнулся?
— Потому…
— Не понимаю. Ведь ты меня любишь?
— Да… Очень люблю!
— Так почему же?!
— Рано… Неужели не понимаешь?
— Вон оно что. Это ты у кого наслушалась? У подруг своих? Или это ты в кино видела, в книгах разных читала? Хомут на шею, рубахи мужу стирать, цепью к дому прикована. Так, да? Или еще хуже: какой ты, к черту, муж, если еще не устроен, положения не имеешь. Ну, как знаешь! Может, ты по-другому как-нибудь нашу любовь представляешь, так поделись, просвети меня, неуча!
«Однако, — сказал себе Жернаков. — Ничего… И этот, смотрю, не пропадет».
Тут за стеной снова сделалось тихо, а минуту спустя Жернаков услышал, что Лена плачет. «Вот болван! — разозлился он на сына. — Чешет, как строгает все равно, она же девчонка, в куклы еще вчера играла…»
Он даже забыл, что и Жене-то девятнадцатый год всего; сейчас ему казалось, что он — совсем взрослый и самостоятельный, а она…
Ох, беда! Он прямо теряется, когда женщины плачут, совсем не может этого видеть, и тут, надо сказать, Настя этим вволю попользовалась.
Что там у них произошло за эти минуты молчания, можно было только догадываться, потому что Лена, все еще шмыгая носом, сказала:
— А где мы жить будем?
— Пока у нас поживем, а там как все. У нас тебе разве плохо будет? Стены смотри какие, еще давней постройки, можно хоть целый день ругаться, никто не услышит.
— Ох, Женька! Женька ты, Женька… Дурной ты! А как твои родители на это посмотрят?
— Очень просто. Я их поставлю в известность.
— Вот видишь. А я свою маму не могу просто в известность поставить. Она сама в церкви венчалась, у них сватов засылали, еще что-то делали. Она говорит, что жениться по-людски надо. Как вот нам с ней быть, ты подумай.
— Ну, я не знаю. Посоветуйся с ней. Скажи, что собираешься… Да что, в самом-то деле она, что ли, замуж выходит? Вот проблема!
— Жень!
— Ну!
— А чего ты ни разу сегодня не сказал, что любишь меня?
— Я тебе сто раз говорил. Вот ты и разбаловалась. Слушай, это ведь чепуха, что рано. Кто тут может сроки устанавливать? Зато ты смотри, вот у Трофимова, нашего инженера в порту, сын мне ровесник, а самому лет сорок, не больше. Они как друзья, я даже не верил сперва. Здорово ведь? Вот и получится — ты еще совсем молодая будешь, а сын у тебя или дочь…
Тут он что-то забормотал, потому что Лена, должно быть, закрыла ему рот ладонью. Жернаков осторожно приоткрыл дверь, на цыпочках, справедливо полагая, что сейчас они ко всему глухи, вышел в коридор, так же тихо открыл замок и громко хлопнул дверью.
— Привет! — сказал он, зажигая в прихожей свет. — Кто дома? Э, да
— Мы сейчас, — сказал Женя. — Мы пойдем немного погуляем.
— Гуляйте… Слушай-ка, что я хотел у тебя спросить. Это правда, что Петров глиссер получил?
— Чепуха. Он не дурак, знает, что брать. Он катер разъездной взял, дизель в полтораста сил, рычит на всю бухту.
— Сколько дает?
— Трудно сказать. Но хорошо идет. Пожалуй, и тебя обставит.
— Беда, Женька. А что делать?
— На крылья надо переходить, отец. На подводные крылья. Вот я вернусь, мы с тобой и обсудим.
Они ушли, а в комнате остался уже знакомый ему запах сирени.
«Гуляют, черти, — думал Жернаков, ворочаясь с боку на бок. — Гуляют, горя им мало. Похоже, Женька всерьез взялся, должен сдать. Все правильно, по уму. Значит, прибавится у нас семейство. Только бы Настя не взвилась, может и так обернуться. Ну, тут, похоже, характер на характер».
Ему не спалось. Женька сегодня интересно так представил, как он между перил на машине протиснулся. Артист, честное слово! И про Бадьянова вспомнил, смотри-ка ты. Знает. Иван Иванович, правда, постарел, семьдесят скоро, а все колупается потихоньку, инвентарем на базе отдыха заведует.
Тогда, помнится, их бригады только что образовались: у Жернакова ребята больше молодые, хоть и хваткие, у Бадьянова — народ степенный, со стажем. Силы вроде были равные, но если по-спортивному говорить, то у Жернакова спринтеры, а у Бадьянова бегуны на длинные дистанции. Дыхания больше, и мускулы крепче.
Вот на этом дыхании они и вырывались вперед. Не очень сильно, но обходили бригаду Жернакова по всем статьям. В то время еще только начиналось в области движение за коммунистический труд, их бригады были первыми, которым это звание присвоили, и, понятное дело, за соревнованием следили внимательно.
У Жернакова в бригаде, как на грех, хорошего слесаря не было. Коля Рыбалко, зеленый еще, выше головы прыгал, а что толку, если руки металл не чувствуют. От этого, можно сказать, все и происходило. Ребята нервничали, и сам Жернаков ходил мрачный, только что тут сделаешь? Со временем Рыбалко отличным мастером будет, а пока каждый день хоть на полпроцента, а меньше показатели, чем у бадьяновской бригады.
Так проходили дни за днями, до конца года оставалось месяца полтора, и тут Жернаков заметил, что Рыбалко работать стал смелее, чище, что появилось у него нечто пусть еще не от мастера, но от квалифицированного подмастерья. Он это заметил еще и потому, что показатели бригад выравнялись. К декабрю они уже бок о бок шли.
Как-то случайно зашел он вечером в цех, уже после, смены, и еще издали услышал в том углу, где работал Рыбалко, повизгивание ножовки. В цехе было полутемно, а над верстаком Николая горела лампочка, и Жернаков разглядел около Рыбалко Бориса Лахмана, лучшего на всем заводе слесаря из бригады Бадьянова. О нем рассказывали чудеса, но и без этих рассказов Жернаков знал, что Борис может точить бритвы на слух, а на одном миллиметре надфиля ухитряется делать по тридцать две насечки. Это уже недалеко от того, чтобы блоху подковать.