Право первой ночи
Шрифт:
— Спасибо.
— Чаю налить?
— Налей.
— Ой, какой чайник горячий, я чуть не обожглась!
— Аккуратней надо быть.
— Я стараюсь, мам. Понимаю, что мы с Никой иногда бываем свинками неблагодарными. Вы с отцом столько для нас сделали. А мы — грубим, не слушаемся. Но я исправлюсь, мам, честное слово, — тараторила я, наливая матери чай в высокий бежевый бокал с коричневыми полосками. — Ты хочешь, чтобы я исправилась?
— Неплохо бы.
— Я буду копить деньги на бытовую технику. Машина стиральная у нас уже
— А где же мне еще его проводить?
— Ну как где? Посиди на диване. Посмотри телевизор. Отдохни.
— А зачем? Я опешила.
— Ну… просто. Снять усталость. Мать пожала плечами.
— Мне все равно, — безучастным голосом сказала она.
Ты так много работала в молодости, что, наверное, надорвалась. Да и мы с Никой тебе нелегко достались. Шутка ли выносить двоих! Вы с папой думали об одном ребенке, а тут сразу — двое! Я представляю, как папаш… папа обрадовался.
И тут я увидела, как у матери задрожала рука И так сильно, что ей пришлось поставить бокал обратно на стол.
Я замерла. Но сделала вид, что ничего не заметила.
— Папа, наверное, тебя на руках носил… Глаза у матери расширились. Как у безумной.
Она сидела, уставившись в одну точку. А у меня по спине побежали мурашки.
— Когда люди живут в любви, рождение детей — всегда подарок, — продолжала я.
Мать перевела свой взгляд на меня.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем ты говоришь об этом?
— А что тут такого? Я говорю о нас с Никой. Как тяжело мы тебе достались. И как вы были рады…
— Замолчи!
— Почему?
— Замолчи!
— Ладно, не буду. Но что я сказала не так?
— Не говори больше на эту тему… Никогда…
— Не буду…
Я понимала, что терплю сокрушительное фиаско. Что я стою перед запертой дверью, ключ от которой находится в руках у матери. Но она не собирается отдавать его мне. И здесь я иду ва-банк. Я подхожу к ней и обнимаю ее.
— Мамочка! Я же тебя люблю. И хочу, чтобы у нас в семье все было хорошо. Я тебя очень люблю. Я часто смотрю фотоальбом. Любуюсь тобой на фотографиях, где ты молодая и красивая. — Я чувствую, как напряжена моя мать. Как струна. — Какие у тебя были шикарные волосы, мамочка. — И я глажу ее по волосам. — Давай вместе посмотрим этот фотоальбом.
Мать находится в странном оцепенении. Я приношу фотоальбом и раскрываю его. Мне хочется разбудить ее память. Начать с фотографий, с воспоминаний о молодости, а потом плавно перевести разговор на нас с Никой. На роддом. На то время, когда она лежала там.
— Какая у тебя была фигурка, глаза, волосы. Вот повезло отцу. А он не всегда ценит тебя. — Мать не смотрит на фотографии, она смотрит куда-то сквозь них. Она ушла в себя. И я не знаю, как достучаться до нее. Но пробую. Снова и снова…
— А вот здесь нет никаких фотографий. Пустые дырки. Почему? Это отец
Мать молчит. Ее зубы выбивают мелкую дрожь.
— Нет. Это я.
Я наклоняюсь к ней близко-близко. Я слышу дыхание матери: взволнованное, учащенное.
— Ты вынула свои фотографии. Зачем?
— Так надо было.
— Почему?
— Я не могла на них смотреть. — Неожиданно мать закрывает лицо руками. — Не могла.
— Ты не нравилась самой себе?
— Нет. Это была не я.
— Отец? Ты вынула эти фотографии в момент вашей ссоры?
— Нет.
— А что? Что здесь было? — настойчиво спрашиваю я. Сказать по правде, меня всегда интересовали эти пустые глазницы фотоальбома. Но мать обычно уходила от моих вопросов или резко обрывала меня.
— Фотографии.
— Твои?
— Нет.
— Отца?
— Нет.
— Бабушки? — гадаю я.
— Нет.
— А кого?
— Одного человека. И тут меня осеняет догадка.
— Твоего… любимого?
Мне впервые в голову приходит мысль, что у матери была своя жизнь. До отца. До нас с Никой. У красивой девушки с большими серыми глазами было нечто, принадлежащее только ей. Меня охватывает любопытство, смешанное с горечью. Бедная мамочка, наверное, это была какая-нибудь красивая романтическая история. Она любила его, он — ее. Но потом они расстались, как говорится, под давлением обстоятельств. Или здесь было что-то другое. Но что?
— Вы любили друг друга?
— Да, — выдыхает мать. Ее вздох кажется мне громким трубным гласом. А может быть, это у меня так напряжены нервы?
— Как жаль!
— Да… — шепчет мать. И проводит рукой по лбу. — Очень жаль.
У меня перехватывает дыхание. Между нами наступила редкая минута откровения. Я снова обнимаю ее. Мне и вправду жаль мать. Какая сложная, непонятная, запутанная штука — жизнь! А финалы со счастливым концом — это для дешевых мелодрам.
— Вы расстались? — спрашиваю я.
Плечи матери вздрагивают. Она плачет. Я крепче прижимаю ее к себе.
— Нет. Он умер.
— Умер?
— Да. Погиб. Утонул. В море. У меня на глазах. — Слова вырываются из нее толчками.
— Какой кошмар! И сколько ему было лет?
— Двадцать два. — Она замолкает.
— Ты… переживала?
Мать плачет. Она захлебывается от рыданий. Я глажу ее по голове. Наверное, впервые за много лет мать дает волю слезам и оплакивает своего погибшего возлюбленного.
— Не надо… — говорю я. — Не надо…
— Мы так любили друг друга! Собирались пожениться. И эта нелепая смерть. Он поехал к родственнику. На неделю. Я с ним. И…
Теперь мне была понятна странная отрешенность матери, когда мы с Никой расспрашивали ее о молодости. Она погружалась в молчание и не отвечала на наши вопросы. Мы думали, что ей не хотелось вспоминать молодость из-за папеньки. Но оказалось, что все не так…