Право помнить
Шрифт:
Откуда в нем, интересно, эти повадки взялись и когда? Явно еще до моего рождения, потому что сколько себя помню, брат таким оставался в любых обстоятельствах. Лорд, ни дать, ни взять. Или принц какой. Сказочный. Но ни замков, ни поместий, ни сундука с сокровищами в нашей маленькой семье точно не водилось, я бы заметил. Так с какого же...
– Я стараюсь.
– Знаю.
Он снова повернулся к столу, взял кисть, окунул ее в склянку с краской, а потом самым кончиком коснулся бока уже запеченной бусины.
Поры хорошо обжаренной глины втянули в себя лазурь с беличьих волосков быстро
– Вот эта партия была хороша.
О, меня похвалили. К чему бы? К очередной выволочке, скорее всего. Но пока Сорен настроен вполне благодушно, можно и себе дать волю. Совсем немного.
– А правда, что целоваться слаще всего на волнорезе?
– И не только целоваться, а еще и...
Брат умолк на полуслове, отложил орудия своего труда, теперь уже чуть подальше и на особые подставки, и снова развернулся ко мне. Вместе со стулом.
– Можно узнать цель твоего вопроса?
– Э... Просто любопытно. Люди говорят, вот я и...
– Люди говорят много и разного. Но вряд ли все услышанное подряд следует проверять на собственном опыте.
– Значит, это неправда?
– Правда, - улыбнулся Сорен.
– Только чужая. Вопрос в том, должна ли она стать твоей.
Что он умеет, так это отбивать охоту. И вроде не запрещает напрямую, но ясно дает понять: плохое решение, плохой поступок. Бессмысленный или даже вредный. Хотя лично я не понимаю, чем может навредить почти невинное желание... Ну ладно, совсем не невинное. Но очень четкое и имеющее границы. Я все же не настолько беспечен, ясно?
– Но ты-то пробовал?
– Я живу на свете немного дольше тебя, Йер. Знаю и умею немного больше, как и положено старшему брату. Так что да, пробовал. Много всякой всячины.
– И как оно на вкус?
Сорен спрятал смешок в ладони.
– Запомнится на всю жизнь, уж точно.
– Значит...
– Но гораздо вкуснее делать это не с первой встречной.
– Она не первая.
– Я что-то пропустил в твоей жизни?
– притворно нахмурился брат.
– В смысле, я долго думал, смотрел и...
– То-то и оно, что смотрел. Эх... Хотя спорить не буду: выбор достойный. Многообещающий.
– Ты о чем?
– Ладно уж, отправляйся. Время поджимает, не так ли?
Он всегда все знает. Кожей чувствует, наверное. Бритой кожей своего затылка, в который я так усердно пялился.
– Разрешаешь?
Сорен оставил мой вопрос без ответа, откинулся на спинку стула и внимательно оглядел меня с ног до головы.
– Рубашку смени, кавалер.
Неужели, опять? Ну точно! Прямо по шву. Но эти нитки еще долго продержались, с неделю, не меньше.
– Спасибо.
– Давай, давай!
– он махнул рукой, прислушиваясь к чему-то за окном.
– А то вдруг что-нибудь помешает?
И брат снова оказался прав: пока я стаскивал одну рубаху и надевал другую, в дверь нашего жилища постучали.
Обычно открывать бегаю я, но в этот раз Сорен, видимо, полагая мой оголенный торс не сочетающимся с ролью привратника, отправился встречать посетителя сам. Не слишком желанного, кстати. Это стало мне понятно по сухому тону первых же слов:
– Чем
– Любезнейший Сорен, с недавнего времени я даже и представить боюсь, где и как можно обходиться без ваших необычайно ценных услуг!
Знакомый голосок, однако. Староста к нам пожаловал, лично и, похоже, без сопровождения, если так елейно льстит. На людях-то он свой чин блюдет и добрых слов на ветер не бросает, а тут... Прямо-таки маслом растекается.
– Ваши золотые руки, не побоюсь этого слова, возродили нашу бедную, богами забытую деревеньку.
Смешно, но он даже почти не врет. В каком-то смысле. До нашего с Сореном вмешательства поселение в лабиринте Филеззских холмов жило, затаив дыхание и не отваживаясь ступить шаг в сторону с дюжины протоптанных кровью тропинок. Обычное дело для попавших в полосу прилива, хоть плачь, хоть проклинай всех небожителей, которых можешь вспомнить, а деваться тебе все равно будет некуда. Либо убирайся куда подальше от опасного соседства, либо отважься дожить свой век в родном доме. А если своей смелости не хватает, ее всегда можно занять у лоцманов. Грязь в золото они, конечно, не превратят, хотя, говорят, и это вовсе не невозможно, но жизнь облегчить смогут. Настолько, насколько хватит тяжести либо кошелька заказчика, либо груза на душе у того, кто за заказ возьмется. Почему Сорен решил вдруг заняться бедами местных жителей, я так и не понял. Да, оплату нам обещали, пусть и не слишком щедрую, но брата явно притянуло сюда что-то совсем другое, не блестящее и не звонкое.
А вот на уме у старосты как раз звенело и сияло во всю возможную силу.
– И все же, любезнейший Сорен, меня продолжает тревожить одно крохотное обстоятельство, по какому-то недоразумению укрывшееся от вашего внимания. Одно очень выгодное обстоятельство.
Я из своей комнаты не мог видеть беседующих, но судя по глухому скрежету, брат задвинул стул под рабочий стол с такой силой, что на полу остались борозды.
– Господин управитель, помнится, мы уже обсуждали упомянутое вами обстоятельство, и думаю, я ясно дал понять, почему оно должно оставаться в неприкосновенности.
– Любезнейший Сорен, разумеется, никто кроме вас не в силах решить судьбу одного крохотного и никому не нужного клочка земли, и я не могу настаивать, но все же... Все же?
Что-то еле слышно звякнуло. Как туго набитый кошель.
– Это опасное место, господин управитель. И боюсь, понесенные мной затраты нельзя будет покрыть...
– Ну разумеется!
Звяканье повторилось.
– Видимо, я утратил умение вести беседу, господин управитель. Прошу простить эту оплошность и повторяю: в дом у расщелины никто и никогда не должен войти.
– Любезнейший...
– Нам больше не о чем говорить. Извольте убираться прочь.
Староста помолчал, потом зашаркал, отправляясь к выходу, и уже с порога или даже из-за него буркнул что-то о недальновидности лоцманов.
Я подождал, пока дверь захлопнется, а шаги стихнут, и только потом заглянул в комнату.
Брат стоял у стола и задумчиво разглядывал на свет алую бусину.
– Пора собирать сумки?
Он обернулся, удивленно приподняв бровь:
– Ты еще здесь? Смотри, опоздаешь.