Право помнить
Шрифт:
– Мы пошли вниз. На луг.
Староста наливался самодовольством все больше и больше. Конечно, что еще можно делать на лугу, если не...
– Мы смотрели на цветы.
Вот тут правды только половина. Мне та клумба и даром была не нужна.
– Что было дальше?
– Юлика.
– И?
– Юлика.
Дрожь стала крупнее, но староста не придал этому значения, продолжая допрос:
– Что было с ней?
– Юлика!
Если бы не мамки-няньки, обхватившие девицу с двух сторон, та могла и повредить себе что-нибудь, зайдясь в
– Ты слышишь меня, милая?
Теперь ее голова оказалась заметно склонена на сторону, зато ответ прозвучал тверже:
– Да.
– Что было потом?
– Господин лоцман.
– Он что-то сделал?
– Он хотел схватить меня.
– И как свидетельствуют очевидцы, добился своего, - быстренько подытожил староста.
– И положение, в котором были обнаружены...
Свою партию девица, по мнению старосты, отыграла, но сама Анеке явно считала иначе, потому что настойчиво добавила:
– Я бежала.
– И господин лоцман бежал за тобой?
– Он бежал. И летел.
А еще нырял и плыл. У прилива редко бывает устойчивый верх и низ, так что может почудиться всякое.
– Он держал меня.
Иначе ты бы ушла вслед за Юликой.
– И было темно. Совсем темно.
– Милая, ты устала, тебе не нужно больше ничего говорить. Все случилось днем и...
– Совсем темно. Сначала над лугом. Потом над холмом.
Сорен повернул голову и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
Не помню такого. Наверное, закрыл глаза раньше, чем...
– Тень. Тень поднялась и раскрыла крылья.
– Милая, ну о чем ты говоришь? Какая еще тень?
Эту часть никто с ней не репетировал. Да и не нужно было старосте что-то кроме двух сплетенных тел в лоскутах изодранной одежды. Но голос Анеке звучал все тверже, а под конец и вовсе обрел нотки какой-то радостной одержимости, когда девица поставила точку в своем рассказе.
Непонятную, необъяснимую, зато такую, что жирнее не бывает:
– Тень дракона.
***
– Вот, сами видите, судари мои: порченая. Насквозь порченая!
Когда 'жертву' увели, а это пришлось сделать, потому что после своего странного рассказа девица начала тараторить, повторяя все те же слова, да еще чуть ли не биться в припадке, возмущению старосты понадобилось несколько минут, чтобы улечься.
Еще бы, все шло так гладко и ловко, и вдруг споткнулось. Я бы тоже возмутился на его месте. На моем же оставалось только ждать исхода. Хоть какого-нибудь, но чтобы от него можно было оттолкнуться, как от волны, и...
– Не могу с вами не согласиться.
– Была здоровая, красивая дев... эээ, дочь счастливых родителей, а куда ее теперь девать?
Вопрос, исполненный явно искреннего негодования, примерно поровну предназначался и потолку, и нам. Вернее, Сорену. Потому что от меня в нынешнем представлении толку было не больше, чем от
Можно, конечно, попросить слова, выступить, так сказать, с объяснительной речью, но на самом деле все здесь решалось между двумя людьми, обремененными опекой над не слишком или не всегда разумными...
– Попрошу яснее выразить свою мысль, сударь. Если вы не против.
– Да куда ж яснее? У нас товар, у вас купец. Размен - справедливее некуда.
Какой еще купец? Какой товар?
– Я уже не говорю о безутешной семье, горе которой хотя бы немного сможет утолить новое дитя взамен почти утраченного.
Скажите, что мне это все послышалось. Ну пожалуйста!
– Я вправе требовать и совсем другого наказания, куда суровее, как вы понимаете. Но нужды живых людей, вверенных моей заботе, гораздо важнее слепого следования букве закона. Особенно если она выцвела раньше, чем добралась до таких дальних уголков, как наш. Что скажете, любезнейший Сорен?
Хуже всего было то, что на меня брат не смотрел. Не покосился ни разу, пока староста проникновенно излагал свое видение сложившихся обстоятельств. Да и потом молчал слишком долго, глядя куда угодно, лишь бы не в мою сторону. Молчал так напряженно, что я уже начал готовиться к самому плохому. Ну да, к ней самой. К свадьбе. И надо сказать, мысли, одна за другой появляющиеся в голове, совсем не радовали.
Оказаться на всю жизнь... Хорошо, пусть даже на дюжину лет привязанным к сумасшедшей девице? Боги упаси! А еще страшнее застрять здесь, в этой тупой глуши, в компании с человеком, который ни за что и никогда не откажется от своих алчных планов, будет сутки напролет подталкивать меня к запретным походам, а когда я все-таки соглашусь, он, разумеется, не успокоится на достигнутом и начнет искать все новые и новые...
Вот право слово, рабство даже честнее, чем это. Там все просто: приказали - делаешь, не сделал - огребаешь. А тут происходящее будет приправлено задушевными разговорами о бедных селянах, больных родственниках и общем благе, которое мне непременно зачтется, только явно не на этом свете.
А главное, если Сорен вдруг надумает проучить меня как следует, с него очень даже станется взять и...
– К сожалению, это совершенно неприемлемо.
Ох.
Мне бы выдохнуть с облегчением, но эта безмятежность в братовом голосе... Не к добру она. Совсем не к добру.
– Ваше право, любезнейший, ваше право.
– Тем не менее, полагаю, остается что-то еще между вашим предложением и той несчастной выцветшей буквой. Не так ли?
Староста не удержался и потер ладони одна о другую.
– Вы крайне прозорливы, сударь. И думаю, догадываетесь, о чем идет речь.
– Пожалуй.
– И мне нет нужды напоминать?
– Нисколько.
– И я могу рассчитывать...
– Вне всякого сомнения.
Он никогда так быстро не сдавался. В конце концов, можно было затребовать королевского суда, пусть дело растянулось бы на ту же дюжину лет, но тогда брату не пришлось бы поступаться своим словом.