Право учить. Работа над ошибками
Шрифт:
Значит, Хиэмайэ был настойчив и убедителен, если Кэл счёл возможным исполнить древний обычай... Кстати, при случае мне стоит быть осторожнее: описанные тонкости эльфийских обрядов известны далеко не каждому из листоухих, и уж, конечно, молодые эльфы совсем не имеют представления о делах старины. Стало быть, Кэлаэ’хель приближён к верхам власти? Что ж, рад за парня, хорошо, когда способности оцениваются по достоинству, но ещё лучше, если это происходит вовремя, а не, скажем, посмертно...
— Подлец, да? — явно напрашиваясь на сочувствие, спросил Мэй.
—
— Тебе весело?
Я отвернулся, стараясь справиться с губами, самовольно расползающимися в улыбке.
— Весело?
Эльф дёрнулся, намереваясь приподняться, чтобы заглянуть мне в лицо. Пришлось возвращать беспокойного больного на место, чувствительно нажав ладонями на грудь.
— Лежи спокойно!
— Я что-то сказал... смешное?
— И поменьше говори, пожалуйста. Если не прекратишь болтать без умолку, порвёшь губы окончательно.
— Ну и пусть.
Продолжаем упрямиться? Правда, последние слова были произнесены уже тише и неразборчивее. Мэй внял моей просьбе и всё же озаботился собственной внешностью и здоровьем.
Впрочем, терпения хватило ненадолго:
— Ты злишься?
Это мягко сказано, злюсь. Я вне себя от раздражения! Только-только втёрся в доверие к противнику, выслужился и почти получил доступ к таинствам завоевания мира, и на тебе: беспечное явление старого знакомого чуть не стало началом конца. Так злюсь ли я?
— Ничуть.
Короткий вздох:
— Злишься.
Кладу в рот один из собранных и принесённых Мареком листьев корнежорки: жевать всегда полезнее, чем говорить, особенно если говорить не хочется.
— Я что-то сделал не так?
Кажется, достаточно разжевал... Шлёп. Хм, на ощупь приятно-тёплая лепёшечка получилась. Приложим, придавим, подержим... Для верности считаю до трёх дюжин, только потом отвожу руку в сторону и проверяю прочность «заплатки». Держится, надо же...
— Я не должен был приходить?
Не стану отвечать, получу ещё горсть вопросов, последний из которых вполне может оказаться чем-то вроде: «Наверное, мне нужно поскорее удавиться?»
— Если честно, ты мог делать всё, что угодно, не в моём праве запрещать или приказывать. И да, тебе почти удалось испортить задуманное мной дело. Но к счастью, только «почти». Зато едва не испортил своё собственное будущее... Какого фрэлла ты полез в Смещение?
Мэй, не замечая боли, удивлённо распахнул глаза:
— Какое смещение?
— Ловушка, сплетённая из Прядей пространства и служащая этому дому оградой. Если не знаешь, как с ней справиться, нечего и соваться! Ведь в отличие от дяди ты наверняка не изучал строение Пластов?
Он не успел ответить, но мне ответ и не требовался. Ещё только проговаривая последние слова, я уже оторопело соображал, откуда в местной глуши могло взяться заклинание, доступное только посвящённым...
Беглый эльф! Племянничек точно выследил дядюшку? Получается, так. Во всяком случае, найденные и вполне ещё тёплые следы не могут не принадлежать Стир’риаги, ведь владение секретами пространства я видел воочию
— Мне хотелось бы кое-что прояснить. Надеюсь, врать не станешь?
Молчание, впрочем, вполне красноречивое.
— Это хорошо. Итак, ты ищешь дядю. Можно узнать, зачем?
Я предполагал простой и понятный ответ: «ради отмщения», но Мэй меня удивил, пробормотав:
— Хочу спросить.
— О чём?
Лиловые глаза сузились до еле заметных щёлочек:
— Почему он... Почему сделал ту страшную вещь. Почему изменился с тех пор, как вернулся из Драконьего Дома, ведь раньше... Раньше он не был ТАКИМ.
Всё просто, малыш. Всё очень просто. Твой дядя получил в руки сокровище, о котором не мог и мечтать: запретные знания. Вернее, запрещённые к разглашению среди существ, не достигших должной степени развития. Строго говоря, и Стир’риаги мало подходил под указанное условие, но поскольку являлся хранителем артефакта, пользовался благоволением чуть большим, нежели прочие соплеменники. К тому же, если Мантия — только тень моей матери, но не может и дня провести без того, чтобы чему-нибудь меня не научить... Элрит любила делиться знаниями. А скорее любила их дарить. Делать подарки. Но уверен, все мысли эльфа занимали тогда не тайны мироздания, а самое обыкновенное чувство, так часто и незаметно возникающее у ученика к учителю. Влюблённость. И когда предмет приложения чувства исчез, остались одни лишь знания, неполные и незавершённые. Что мы делаем, если нам известно, КАК делать? Правильно, воплощаем знания в жизнь. Особенно если ничего другого больше уже не желаем...
Можно было бы объяснить. Но разве Мэй поверит моим словам? Ведь сказать правду невозможно, а тень лжи в некоторых вещах совершенно недопустима. Наверное, нужно и впрямь оставить ответы до задушевного разговора листоухих родственников и...
— Я знаю: это их вина.
— Прости, что?
— Драконы. Они во всём виноваты. Они чудовища.
Я кинул тряпицу на дно миски — в лужицу отвара, поднялся с колен, на которых стоял, занимаясь ранами эльфа, и подошёл к распахнутому окну. Рубить плющ пришлось наспех, но расчистить местечко для проникновения в комнату солнечных лучей удалось вполне достаточное, чтобы ясно разглядеть на лице Мэя ужас, смешанный с ненавистью.
Чудовища, конечно. И я — не меньшее чудовище, а может, и большее из всех. Но мне никогда не хотелось избавиться от своей драконьей крови. Стать таким же, как мои родичи? Сколько угодно раз! Но отказаться от них навсегда... Нет. Пусть моими поступками руководят трусость, малодушие и прочие неприглядные качества, я родился драконом. И умру им. Ущербным, искалеченным, ненавидимым, презираемым, но всё же — драконом. Это единственное, чем я могу гордиться без оговорок и доказательств. Прочее, что сотворено мной по делу и без дела, колеблется на весах мира, не способное склониться ни в пользу добра, ни в сторону зла. Происхождение же останется неизменным и не обсуждаемым.