Правофланговые Комсомола
Шрифт:
Они выполнили боевое задание — мост был взорван. Один эшелон с боеприпасами пошел под откос.
В планшете убитого офицера, который они прихватили с собой, оказалась карта с направлением движения фашистских войск и ценные документы. Эти боевые трофеи отряда хранятся сейчас в Центральном музее Советской Армии.
Потом было много вот таких стычек с фашистами. Не всегда они кончались благополучно: с задания часто возвращались, неся на руках товарищей, чтобы похоронить их на партизанском кладбище со всеми почестями.
Смерть никого не
В Калининском музее комсомольской славы хранится удивительный документ — карта пройденного Лизой Чайкиной пути по занятым немцами деревням.
Голодная, продрогшая, каждую секунду рискуя нарваться на мину, попасть в засаду или просто услышать тихий смертельный оклик «стой!», Лиза вьюжными, на редкость морозными ночами сорок первого, тайными лесными тропами пробиралась из деревни в деревню. Встретив патруль, уходила в лес и там в снегу часами ждала, когда минует опасность. А потом — снова в путь.
Она шла, чтобы встретиться с секретарями подпольных комсомольских организаций, объяснить им обстановку, дать задания. В деревнях проводила беседы с населением, рассказывала о положении на фронтах, о боевых действиях отряда. «Вестницей победы» прозвали ее тогда в народе.
Так прошла она четырнадцать деревень. И всюду, где побывала, людей потрясало ее мужество.
…Тихий стук в окно. Пароль — отзыв. Передана пачка листовок. Можно идти дальше.
…Бьют колокола. Идут в церковь люди. Примкнула незаметно к толпе, вошла в храм. Воспользовавшись богослужением, раздала листовки.
И снова в путь, за километром километр, через родные, полные смерти леса.
И вновь петляние вокруг деревень, ожидание подходящего момента. А потом — единым духом, не замеченная никем — ни чужим, ни своим — к одному, самому нужному тебе дому. Пройти сквозь мрак, сквозь страх, сквозь смерть!
Лиза бесшумно поднялась на крыльцо, прислушалась. Тишина. Только метель свистит. Осторожно стукнула в окно. И сразу же из-за двери, словно ждали ее: «Кто?»
— Это я — Чайкина. Открой, Маруся.
Худая, изменившаяся до неузнаваемости Маруся Купорова припала к ней.
— Лиза, живая! Вот радость-то… Дождались… Пойдем в хату. Я сейчас за мамкой твоей сбегаю, Маню позову, вот обрадуются.
Лиза даже глаза закрыла — мамку увидит и сестру. Тогда их, в последний раз, толком и не повидала. Прощались наспех. Мать посмотрела беспокойно в глаза, спросила: «В партизаны?» Лиза молча кивнула. А потом уже, обнимая мать, шепнула: «Не отдамся я им так, мамка. Сперва в них патроны выпущу, а последний в себя. Только вы не плачьте, не признавайтесь в случае чего». И мать ахнула: «Как же так, доченька, о чем ты думаешь. Не жила ведь еще!» И Лиза спокойно посмотрела ей в глаза: «Жила, мамка, хорошо жила. И радость узнала, и любовь».
Лизе
— Не могу. Нельзя, Маня. Спешить надо.
— Да что ты, — потянула ее Мария. — Обмерзла ведь вся. Даже брови обледенели.
— Меня ждут, — сказала Лиза. — Рассказывай, что тут у вас?
— Страшно, Лиза. Будто сон какой. В Крутом Тоню Михайлову замучили.
— Знаю, — перебила Лиза, — была там.
— В Демьяновке полдеревни сожгли. Дети там со стариками были.
— Видала, — оборвала Лиза. 1
— Неужели это правда про Москву, Лизушка? — придвинулась к ней Маня.
Лиза строго посмотрела ей в глаза.
— Поверила фашистской брехне? — Расстегнула стеганку, достала газету. — На вот. Из Москвы. О параде на Красной площади. Седьмого ноября. Сражается земля наша, Маня. И Москва жива. И Ленинград борется. Листовку возьми, перепиши, чтобы не сомневался никто. Вот слушай: «Фашист ходит по земле твоей, жрет твой хлеб, спит в твоей постели — убивай его!»
Где-то вдалеке залаяли собаки. Маня рванулась, прижала Лизу к себе.
— Пойдем, Лизушка, спрячу, — Лиза почувствовала, как дрожит она. — Облава опять. Третьи сутки из села никого не выпускают. Я тебя в подпол спрячу. Он у меня сундуком прикрыт.
— Нельзя мне оставаться у тебя, Маня, — снова повторила Лиза. — Ждут меня. Идти надо.
— Нельзя тебе идти, Лиза, — шептала Маня и тянула ее, тянула в горницу. — Убьют!
— Пора. Прощай, Маня. — И шагнула в снежную пелену.
— Прощай, Чайка…
Было очень много снега. Лиза пошла, проваливаясь в сугробы, напрягаясь из последних сил, чтобы уйти как можно дальше от деревни, от лая немецких овчарок. Она знала: за околицей начинается овраг — по нему можно добраться до леса.
— Стой! — услышала Лиза короткий окрик. И в тот же миг горячая боль обожгла сзади голову.
Собачий лай послышался совсем близко…
В комендатуре было тепло и тихо. Лиза узнала кабинет первого секретаря райкома партии.
Ее привели сюда ночью. Комендант спал. И пока его ждали, она могла немного отдохнуть и прийти в себя.
Ныли обмороженные ноги, воспалившиеся от выкручивания суставы рук, болела от ударов прикладами спина. Она начала терять сознание в тепле.
Очнулась от телефонного звонка. Дежурный что-то кричал в трубку. Лиза попросила пить. Ей не дали. Она почувствовала, как опять слабеет и теряет четкость ощущений. «Надо заснуть, — подумала она, — чтобы набраться сил, чтобы выдержать, выстоять до конца».
— Кто ты есть? — начал допрос комендант.
— Иванова… Из Ленинграда… — Лиза едва шевелила губами.
Комендант обернулся к кому-то, кто стоял с ней рядом.
— Кто есть она?
— Чайкина она. Чайкина. Комсорг называется. Да вы не сомневайтесь — ее здесь каждый знает. — И встал, злобно глядя на нее: Колосов, узнала Лиза. Тимофей Колосов, местный староста.