Правосудие во имя любви
Шрифт:
— Деньги? Ты хочешь денег? Если да…
Внезапное движение Кейт от двери заставило его замолчать. Она шла к нему.
— Нет, я пришла не за деньгами.
— Тогда, черт побери, чего тебе надо?
Глаза Кейт выражали всю меру ее презрения, но голос не дрогнул:
— Ах-ах-ах, святой отец, такие слова в устах служителя Божьего! Что подумали бы ваши почитатели, если бы могли вас сейчас услышать!
Кровь бросилась ему в лицо; кулаки судорожно сжались.
— Моих почитателей сюда не припутывай. — Его голос задрожал. —
— Но не так сильно, как придется пожалеть тебе.
— Нечего меня стращать.
Презрение Кейт становилось все глубже.
— О, вот оно как? Больше тебе не удастся скрывать свои грешки. — Она подошла почти вплотную. — На сей раз ты не выкрутишься.
Он снова отступил.
— Не понимаю, о чем ты?
— Нет, понимаешь. Речь идет о нашем ребенке, Томас. О ребенке, которому мы вместе дали жизнь.
Его нижняя губа задергалась, но он прикусил ее, чтобы унять дрожь.
— Да будь ты проклята, я же сказал тебе тогда, чтобы ты не смела больше заикаться об этом.
— Мне нужна правда.
— Насчет чего? — свирепо спросил он; его бегающие глаза метались от одной стенки кабинета к другой.
— Насчет нашего ребенка! Ты, д… — Кейт запнулась; она не могла себе позволить произнести вслух это грязное слово. Овладев собой, она продолжала: — Ты бросил ее в мотеле.
Последняя фраза была холодной констатацией факта.
— Вранье, — заявил он.
Кейт снова сдержалась, и те слова, которые ей хотелось бросить ему в лицо, не слетели с ее языка.
— Нет, не вранье. Время лжи кончилось, Томас. Если ты не скажешь мне, где ты бросил нашего ребенка, мне придется повидаться с твоей матерью.
— Ни черта это тебе не поможет, — выпалил он с вновь обретенной наглой самоуверенностью.
— О, думаю, что поможет. Твоя мать наверняка знала о ребенке, потому что Роберта тогда звонила к вам домой. Она хотела удостовериться, что ты благополучно добрался с девочкой до дому.
Глумливая улыбка исказила его рот.
— Все, что моя матушка знала об этом отродье, умерло вместе с ней.
Кейт чувствовала себя так, словно у нее не осталось сил хотя бы на один вздох. Но она не позволила ему увидеть это. Он разразился торжествующим хохотом.
— А если ты думаешь насчет папаши, так забудь и про него тоже. Он вообще понятия не имел, что ребеночек существует. Ну, так что же дальше, ваша честь?
— Ничего не изменилось. Я с места не сдвинусь, пока не получу то, за чем пришла. Мне нужно название мотеля.
— О, тогда все в порядке, — взорвался Томас. — Да, я оставил эту засранку в мотеле. Было бы о чем говорить.
Короткий вскрик вырвался из самой глубины души Кейт. Хотя она и была готова к тому, что подтвердится именно эта версия, но услышать неприкрашенную правду, да еще преподнесенную в такой отвратительной форме, оказалось для нее более тяжким ударом, чем она
— Какой мотель? Где он? — выдавила из себя Кейт.
Лицо Томаса слегка прояснилось, словно он почуял, что опасный момент миновал и теперь преимущество на его стороне.
— Она получила то, чего стоила… чего вы обе стоили. — Каждое слово, которое он произносил, звучало все более издевательски. — Я избавился от нее в пустом номере мотели «Тенистая дубрава» в Остине. Ух, и орала она тогда — во все горло. Я просто повернулся к ней задом и побежал, как сам дьявол, и даже не оглянулся.
Это признание переполнило чашу. Кейт чувствовала себя такой хрупкой, как будто она была из стекла. Казалось, что достаточно ей пошевелиться, и она разобьется на миллион осколков.
Ненависть, бушевавшая внутри, сослужила ей добрую службу. Она готова была схватить его за горло и вырвать сердце у него из груди, и ярость придала ей сил.
— Ах ты ублюдок! Ты просто куча отбросов!..
…О боже, нет!.. Боль убивала ее, накатив волной. Она думала, что хочет доискаться до правды, но теперь ей хотелось не знать ничего. Душа у Кейт разрывалась; казалось, она проглотила пригоршню бритвенных лезвий.
Кейт вовсе не собиралась делать то, что она сделала затем. Просто так получилось. С пылающими от ненависти глазами она размахнулась и изо всей силы ударила Томаса в лицо, да так, что он отлетел назад, к своему столу.
Лицо Томаса исказилось от бешенства. Потом он пришел в себя и заорал:
— Ты что себе позволяешь, шлюха паршивая! Никто не смеет поднимать на меня руку, и…
Кейт ударила его снова.
— Первый раз был за меня! А второй — за наше дитя!
Убийственный блеск загорелся в глазах Томаса, но он не пошевелился. Он процедил:
— Это дитя я не рожал; родила ты. — Ноздри его широко раздулись и покраснели. — Считай, тебе повезло, что я не ответил на твою любезность и не двинул тебя по физиономии. Но тебе лучше забыть, что ты вообще заходила сюда. И больше того, лучше бы тебе позабыть про свое отродье и не копаться больше в этом деле.
— Сначала я увижу тебя в аду!
С этими словами Кейт повернулась и вышла из кабинета; она не останавливалась, пока не оказалась у себя в машине. Она не могла пошевелиться. Не было сил даже для того, чтобы повернуть ключ. Она уронила голову на руль и несколько раз глубоко вздохнула, словно пытаясь освободиться от какого-то комка в горле.
Рана, которая казалась зарубцевавшейся, теперь открылась и кровоточила. Кейт представляла себе, что испытывала Сэйра, ее дитя, ее девочка, покинутая и плачущая в одиночестве. Чтобы не думать об этом, Кейт сосредоточилась на мысли о чудовищном зле, которое Томас причинил им обеим.