Правосудие Зельба
Шрифт:
В один прекрасный день к Вайнштейну пришли двое: один — сотрудник завода, другой — эсэсовец. Они объяснили ему, какие показания он должен будет дать полиции, прокурору и судье. Речь шла о саботаже, о рукописи, которую он якобы нашел в письменном столе Тиберга, о якобы подслушанном разговоре Тиберга с одним из сотрудников.
Я вспомнил, как Вайнштейна тогда привели ко мне в кабинет в арестантской одежде и как он давал свои показания.
— Он сперва не хотел. Все это была неправда, а Тиберг хорошо к нему относился. Но они показали ему, что раздавят его. Взамен они даже не обещали ему жизнь, а только давали шанс прожить еще какое-то время. Ты можешь себе такое представить? Потом моего мужа перевели в другой лагерь, и там про него просто забыли. Мы с ним договорились, где встретимся, в случае все кончится. В Брюсселе, на Гранд-Плас. Я пришла туда случайно, весной сорок шестого, я уже и не думала о нем. А он ждал меня там с лета сорок пятого. Он сразу меня узнал, хотя я была
У меня не хватило духу сказать ей, что Вайнштейн давал свои показания мне. Не мог я ей сказать и того, почему для меня так важно, правду ли тогда говорил Вайнштейн. Но мне непременно надо было это знать. И я спросил:
— Вы уверены, что ваш муж дал тогда ложные показания?
— Я не понимаю — я рассказала вам то, что узнала от своего мужа. — Лицо ее приняло неприязненное выражение. — Уходите. Уходите.
3
Do not disturb [122]
122
Не беспокоить (англ.).Надпись на табличке, которую вешают на дверь номера в гостинице.
Я спустился с холма и оказался на берегу, посреди доков и пакгаузов. Нигде не было видно ни такси, ни автобусов, ни метро. Я даже не знал, есть ли вообще в Сан-Франциско метро. Я пошел в сторону высотных домов. Улица не имела названия — только номер. Передо мной медленно ехал тяжелый черный «кадиллак». Через каждые несколько метров он останавливался, из него вылезал негр в розовом шелковом костюме, расплющивал каблуком жестяную банку из-под пива или колы и бросал ее в большой синий полиэтиленовый мешок. Впереди, метрах в трехстах, я увидел магазин. Подойдя ближе, я разглядел решетки на окнах, мощные, как на крепостных воротах. Я вошел, в надежде приобрести какой-нибудь сэндвич и пачку «Свит Афтон». Товары лежали за решеткой. Касса напомнила мне банковские окошечки. Никакого сэндвича мне не досталось, и название «Свит Афтон» никому здесь ничего не говорило. Когда я вышел из магазина с блоком «Честерфилда», прямо посреди улицы проехал товарный поезд. У причалов я обнаружил пункт проката автомобилей и взял напрокат «шевроле». Мне понравилось сплошное переднее сиденье. Оно напомнило мне «хорьх», на переднем сиденье которого жена моего учителя латыни дала мне первые уроки любви. Вместе с машиной я получил план города с отмеченным маршрутом 49 Mile Drive. Я без труда ориентировался, благодаря многочисленным указателям. У скал я обнаружил ресторан. Перед входом мне пришлось постоять в очереди, прежде чем меня провели к столику у окна.
Над океаном поднимался туман. Я не мог оторвать глаз от этого зрелища — как будто за этой тающей завесой в любую минуту мог показаться японский берег. Я заказал стейк из тунца, запеченный в фольге картофель и салат «айсберг». Пиво называлось «Anchor Steam» и по вкусу напоминало пиво «с дымком», [123] которое подают в бамбергском пивном ресторане «Шленкерла». Официантка была очень внимательна, сама подливала мне кофе, осведомилась о моем самочувствии и поинтересовалась, откуда я приехал. Она тоже бывала в Германии, навещала своего друга в Баумхольдере.
123
Пиво низового брожения со вкусом поджаренного на огне солода.
После обеда я немного прошелся, вскарабкался на скалы и вдруг увидел прямо перед собой Голден-Гейт-бридж. [124] Я снял плащ, положил его на камень и сел на него. Берег навис над океаном почти отвесной стеной. Внизу скользили пестрые парусные яхты, медленно шел мимо сухогруз.
В свое время я решил жить в мире со своим прошлым. Вина, искупление, энтузиазм и слепота, гордыня и гнев, мораль и разочарование — все это я привел в некое искусственное равновесие. Благодаря этому прошлое стало абстракцией. И вот реальность добралась до меня и грозила нарушить это равновесие. Да, я как прокурор стал слепым орудием в чужих руках, это я понял после крушения рейха. Можно, конечно, задаться вопросом, существуют ли более или менее достойные формы такой «слепоты». И все же для меня это было не одно и то же — отягчить свою совесть виной, служа, как я думал, великой и, как оказалось, преступной идее, или стать глупой пешкой — пусть даже слоном — на шахматной доске какой-то мелкой грязной интриги, которую я пока еще не понимал.
124
Мост «Золотые ворота» (англ.).Висячий мост через пролив Золотые Ворота, соединяющий город Сан-Франциско
Какие же выводы можно сделать из истории, рассказанной фрау Хирш? Тиберг и Домке, дело которых я вел, были изобличены лишь на основе ложных показаний. По любым, даже по национал-социалистским меркам, приговор был судебной ошибкой, и мое дознание тоже было ошибочным. Я стал инструментом преступного сговора, а Тиберг и Домке — его жертвами. Я все отчетливее вспоминал детали этого дела. В письменном столе Тиберга были обнаружены спрятанные документы, содержавшие чрезвычайно важные идеи военного значения, которые Тиберг и его исследовательская группа сначала активно разрабатывали, а потом решили придержать. Обвиняемые в ходе следствия и во время суда настойчиво утверждали, что не могли одновременно заниматься двумя перспективными направлениями, что работу по одному из них они приостановили, с тем чтобы продолжить ее позже. Все это держалось в строжайшей тайне, тем более что их открытие, по их словам, было настолько значительным, что они и сами ревниво охраняли свое детище от завистников и врагов. Только поэтому бумаги были спрятаны в письменном столе. Возможно, этот аргумент и помог бы им оправдаться, но Вайнштейн заявил, что подслушал разговор между Домке и Тибергом о необходимости не допустить реализации открытия и тем самым приблизить конец войны даже ценой поражения Германии. И вот оказывается, что такого разговора не было вообще.
Дело о саботаже вызвало тогда большое возмущение. Второй пункт обвинения — осквернение расы — мне и тогда не внушал доверия. Мое дознание не дало однозначного подтверждения того, что Тиберг имел любовную связь с заключенной-еврейкой. Его и за это приговорили к смерти. Я стал размышлять, кто из СС и кто из представителей промышленности мог организовать этот заговор.
На Голден-Гейт-бридж царило оживленное движение. Куда спешат все эти люди? Я подъехал к въезду на мост, оставил машину у памятника строителю и дошел до середины моста. Я был единственным пешеходом. Внизу серебрился океан. За спиной у меня ровно, бесстрастно гудели моторы лимузинов. Холодный ветер свистел в вантах моста. Я скоро продрог.
Свой отель я отыскал не без труда. Быстро темнело. Я спросил портье, где можно раздобыть бутылку самбуки. Он послал меня в винный магазин в двух кварталах от гостиницы. Обойдя все полки, я так и не нашел самбуки. Хозяин магазина посочувствовал мне и предложил попробовать нечто похожее — «Southern Comfort». [125] Он сунул бутылку в бумажный пакет и скрутил верх пакета жгутом. По дороге в отель я купил себе гамбургер. В плаще, с коричневым пакетом в одной руке и гамбургером в другой я чувствовал себя статистом в американском кинодетективе.
125
Прим. верст.: Ликер на основе виски, (бурбона). Рецепт включает в себя около ста компонентов, в т. ч. апельсины, персики, ароматные травы, специи. Создан в 1874 в Нью-Орлеане.
В номере я лег на кровать и включил телевизор. Стакан для полоскания рта был упакован в свежий полиэтиленовый пакетик. Я разорвал упаковку и налил в стакан «Southern Comfort». Он не имел ничего общего с самбукой, но был приятен на вкус и шел как по маслу. Футбол по телевизору тоже не имел ничего общего с нашим футболом. Но я скоро понял принцип игры и стал следить за матчем с возрастающим интересом.
Через какое-то время я уже аплодировал своей команде, когда ей удавалось продвинуться с мячом к воротам противника. Потом я вошел во вкус рекламных роликов, прерывавших матч. В конце концов я, кажется, громко заорал, когда моя команда победила, потому что в стену постучали. Я хотел встать и тоже постучать в ответ, но кровать каждый раз подбрасывало вверх именно с того края, с которого я хотел с нее слезть. К тому же это было совсем не обязательно. Главное, что качка не мешала мне наливать. Последний глоток я оставил в бутылке. На обратный перелет.
Среди ночи я проснулся. Только теперь я почувствовал, что пьян. Я лежал одетый на кровати, телевизор бесшумно плевался картинками. Когда я его выключил, мою голову словно взорвали изнутри. Мне еще кое-как удалось стащить с себя куртку, и я опять уснул.
Проснувшись, я некоторое время не мог понять, где нахожусь. В комнате царил образцовый порядок, пепельница была пуста, а стакан для полоскания рта опять упакован в свежий полиэтиленовый пакетик. Мои наручные часы показывали полтретьего. Я долго сидел в сортире, держась руками за голову. Моя руки, я старался не смотреть в зеркало. В своем дорожном несессере я нашел пачку саридона, и через двадцать минут головная боль прошла. Но при каждом движении мой расплавленный мозг тяжелыми волнами бился о стенки черепной коробки, а желудок отчаянно требовал пищи, в то же время тревожно сигнализируя о возможности ее непроизвольного извержения. Дома я бы приготовил себе отвар ромашки, а здесь я не знал, как по-английски «ромашка», где ее взять и как вскипятить воду.