Преданное сердце
Шрифт:
Помнится, мы с Симоной никогда много не беседовали: по-английски она вообще не говорила, а немецкий знала примерно так же, как я французский – иными словами, не ахти как. Английского за эти годы она так и не выучила, зато очаровательно изъяснялась по-немецки: вполне свободно, но с четким французским выговором. Память у нее была изумительная: она вспоминала в мельчайших подробностях наше путешествие в Париж, во что я был одет, что говорил и делал двадцать лет назад. Пока мы наслаждались ностальгическими рассказами, вернулись из школы дети: мальчик был постарше, он учился в гимназии, а девочка – помоложе. Невысокого
– Не хочешь ли посмотреть наш район? – спросила меня Симона.
– С удовольствием.
– Пешком или на машине? Американцы, по-моему, не очень-то любят ходить пешком.
– Мы сильно изменились.
Мы прошлись по улице мимо вилл, потом повернули и по другой улице направились обратно. Хотя это было не особенно прилично, я не удержался и поинтересовался, почем здесь дома; они оказались даже дороже, чем я предполагал. Вон ту виллу недавно продали за миллион двести пятьдесят тысяч марок, а вот эту – за полтора миллиона. Подумать только – семьсот пятьдесят тысяч долларов! В Америке такой дом стоил бы раза в три дешевле. Ого, а это что за особняк? Особняк, правда, едва виднелся, скрытый высокой стеной и кованой железной оградой, но все равно было ясно, что в Штатах он обошелся бы в пару миллионов – причем, не марок, а долларов.
– Слушай, кто это здесь живет? – спросил я у Симоны.
– Эрика. – Мысли об Эрике не оставляли меня весь день, но имя ее прозвучало сейчас впервые. – Приглядись повнимательней – ничего не видишь?
– Вижу, что это прямо какой-то дворец.
– Нет, ты получше посмотри.
Только тут я заметил двух человек в зеленой форме; один стоял в тени около ворот, другой, с полицейской собакой, – посреди лужайки. У обоих были в руках рации, по которым они оба бодро беседовали.
– Это они о нас говорят, – сказала Симона. – Вообще-то я бываю здесь чуть ли не каждый день, но лишняя осторожность никогда не помешает: кругом полно террористов.
– У вас с Манни тоже есть охрана?
– Нет, мы люди маленькие. А муж Эрики – председатель Союза свободных хозяев. За такими-то террористы и охотятся.
Я обратил внимание на то, что поверх стены натянута колючая проволока, наполовину скрытая зарослями плюща, а на одной из елей установлена телекамера, направленная на ворота; похоже, кругом были припрятаны и другие камеры.
– Не хотел бы я так жить, – заметил я.
– У них нет выхода: или жить так, или вообще никак.
– Ну, а если им нужно куда-нибудь пойти?
– Только в сопровождении телохранителя.
– Даже когда они идут к вам в гости?
– Да, тогда охранник сидит в машине. Это не очень-то приятно, поэтому обычно мы ходим к ним.
– А дети?
– Их тоже сопровождают телохранители – и в школу, и вообще повсюду.
– Но это же стоит уйму денег.
– За
Симона помахала рукой охраннику у ворот, он помахал в ответ, и мы продолжили наш путь.
– Тебе не хочется поговорить об Эрике? – спросила Симона.
– Я не против.
– Манни передал мне ваш разговор в Нашвилле.
– А я и не собирался ничего скрывать – во всяком случае, от тебя и от него.
– Хочешь с ней повидаться?
– Хочет ли она со мной повидаться?
– Я позвала ее сегодня на кофе.
– Она знает, что я здесь?
– Да.
В течение последующих двух часов я чувствовал себя, как мальчишка перед первым свиданием. Все, что я видел в зеркале, никуда не годилось: костюм двухлетней давности, помятое после перелета лицо, прическа, выглядевшая так, словно мне ее сварганили в парикмахерском училище. Еле передвигая ноги, я спустился вниз, навстречу неизбежному испытанию. Чем встретит меня Эрика – насмешками да издевками? Что ж, ничего другого я и не заслужил.
В две минуты шестого подкатил к дому ее автомобиль. Первым из него вылез телохранитель, оглядел окрестности в полевой бинокль и только потом помог выйти Эрике, быстро провел ее к парадной двери, где уже ждала Симона, вслед за чем удалился. Эрика с Симоной обнялись, и я с ужасом понял, что вот наступила минута, о которой я столько лет мечтал и к которой совершенно не готов. Ощущение было такое, словно меня вытолкнули на сцену, прежде чем я успел выучить роль.
– Здравствуй, Хэмилтон, – сказала Эрика, протягивая мне руку.
Как ей удалось так похорошеть? А может, она вовсе и не похорошела – может, тогда, много лет назад, я просто видел ее по-другому? Сейчас, во всяком случае, она была несказанно красива, и я стоял и смотрел, не в силах оторвать от нее глаз.
– Я не знал, что увижу тебя, – ответил я. – Но очень на это надеялся.
Симона провела нас в гостиную, а сама ушла варить кофе. Мы сели на диван, на почтительном расстоянии друг от друга.
– Я рада, что Манни разыскал тебя в Нашвилле, – сказала Эрика.
– Я тоже. Странно, правда, что он не позвонил заранее: я постоянно бываю в отъезде.
– Он знал, что застанет тебя.
– Откуда?
– Навел справки.
– Каким образом?
– У нас в Нашвилле есть знакомые.
– Кто?
– Одна супружеская пара – мы вместе отдыхали на Каптиве. Макс обожает Флориду. Мы ездим туда ежегодно.
– Как, ты бывала в Америке?
– И неоднократно.
– И ни разу не позвонила?
– Я не думала, что это будет тебе приятно.
– Но ты думала, что мне будет приятно увидеться с Манни?
– Да. Может, мне тоже надо было позвонить. Тот человек – ну с кем мы познакомились на Каптиве – говорил, что ты несчастлив, причем уже давно, что ты все время что-то ищешь и не можешь найти.
– Как звали этого человека?
– Уэйд Уоллес. Сам он очень мил, а вот жена у него зануда.
В эту минуту Симона вкатила в гостиную столик, на котором, казалось, разместился целый прилавок кондитерской: тут был и сахарный торт, и фруктовый торт, и шварцвальдский вишневый торт, и еще с десяток пирожных, названий которых я не знал. Симона налила нам кофе, навалила каждому на тарелку столько всего, что хватило бы на целый полк солдат, и ушла помогать Барбаре писать сочинение о Бодлере.