Преданные богам(и)
Шрифт:
Девица, развалившаяся на крыше кибитки, подставив веснушчатое лицо палящему солнцу, грызла травинку и слушала их вполуха. Лето нынче стояло жаркое, удушливое. Даже птицы не пели, одни кузнечики пиликали, как угорелые. Лепота!
В такое время ничего не хочется, окромя как по лугам босиком бегать, да в речках купаться. Но волкодавам же только дай на очередное «самонареченное» чудище поохотиться!
Ганька почесала ноющие, будто перед грозой, шрамы, выворотнем оставленные, вызывающе гибко потянулась и перевернулась на живот. На солнце блеснула каштаном густая
Она теперь их нарочно напоказ выставляла. На представлениях приучала потихоньку своими патлами народ к варрахам. Надоело, что их чураются, как чумных и прокаженных!
– Пес с ним, с царем, – крамольно отмахнулась она, сверкнув серебром брачного науза на запястье, не скрытом закатанными рукавами разноцветной, заплатанной рубахи. – Бронец-добрый-молодец, в народе тут слушок прошел, что ты на следующую Свару готовишься князя Красноволка на поединок вызвать?
Горец с косами цвета спекшейся крови в сердцах сплюнул на пыльный Тракт.
– Самодурствует он в последнее время не по чину. Купцам полозецким гадит, со степняками, корсаками да каракалами, кои на нас зубы точат, братается, варрахов притесняет. Беду так и кличет. Тьфу, Ганя, душевно прошу, не напоминай!
– Хозяин – барин! – тотчас пошла на попятную Ганька, шутливо вскинув руки, будто сдаваясь. И полюбопытствовала. – Как Воронец поживает?
Дар Луноликая Бронцу пожертвовала взаправду божественный. Она одарила его чадом. Единственным и способным перенять только породу матери (все же по природе беовульфы не могут иметь потомства), но все же! Мальчишка-арысь с черными, аки вороново крыло, волосами и отцовскими голубыми глазами родился у Бронца с Червикой три лета назад.
Нарекли его в честь ягоды вороньего глаза, зело ядовитой. Неспроста. Ганька имела честь быть представленной Воронцу. Что сказать, от прочих бояр молодой барин мало отличался. Только и делал, что вопил, жрал в три горла и гадил. И козьи морды строил, да. Достойная смена матери в Боярской Думе.
Но грубое лицо Бронца озарилось таким незамутненным счастьем, что Ганьке даже за невысказанные вслух мысли стало стыдно.
– Растет не по дням, а по часам! Богатырь, и не гляди, что арысь! Даром что балует его Черва излишне. Знаю, что пытается дать ему того, что сама недополучила. Но как бы нам второго Цикуту эдак не вырастить. В общем, – в глазах у него мелькнуло что-то, отдаленно похожее на затравленность, и он потер шрам от укуса бешеного на шее. – Гавкаемся мы с моей милостью почем зря.
Ганьке могучего охотника на чудищ даже стало жаль. Эту барышню запросто не перегавкаешь! Та еще… псица, хоть и рысь.
– А ты куда запропастился? – Ганька пихнула кулаком в плечо слепого волкодава. – От тебя с твоими Потешными войсками уже полгода ни слуху, ни духу!
– Тренирую их. На пересеченной местности, – ровно отозвался Гармала о тех безликих, коих он взял под крыло.
Судя по оговорке о «пересеченной местности», волкодав готовит из них кого-то супротив волхвов Горына-Триглава. Ну, этот с его занудством
– Сама-то как? – все так же ровно спросил Гармала. Только поводья запряженной в повозку каурой кобылки сжал крепче.
– Как предатель своих богов, друзей и себя, – от уха до уха, так что щеки затрещали, улыбнулась Ганька.
– Ты это брось, – тотчас сурово упрекнул Бронец, оборачиваясь. – Ты на это согласилась только потому, что преданна народу своему. У ужалок появился ворожей, Ладан, шкуру Царевны-лягушки примеривший. Князья решили, что нам надобен свой. А в жертву себя принести решилась ты.
Гармала слепыми всевидящими бельмами глядел вдаль. И молчал. Он, в отличие от Бронца, слышал Ганькино трепещущее (и вовсе не от страха) сердце. И знал, ведь сам ее тому учил, что собой она жертвовать не намерена.
Нет, Ганька отправлялась не на заклание. А на пробуждение. Пробуждение внутреннего зверя. Пробуждение власти над ворожбой. Пробуждение той, кем она и должна была быть.
Впереди показались поросшие вереском, ковылем и полынью холмы. Курганы ее предков. К коим ее тянуло силой неведомой, словно канатом.
Среди путников не было избранных. А потому никто из них не видел, как высокий, худой, закутанный в черный плащ не человек шел впереди, тянул будущую ворожею за грудки и улыбался, не имея лица.
Сумеречное княжество,
Тенёта
В заброшенных казематах под Опричниной звякнул ключ и решетка клети распахнулась.
– Они отправились пробуждать ворожбу вашей суженной, государь, – торжественно возвестила старая, дородная служанка.
Та, что сносила ему еду эти пять лет. Та, что была его кормилицей едва он родился в палатах Великих князей Чернобурских. Та, что приняла его у повитухи, а затем прятала избранного Безликим и Многоликим богами от глаз всего мира, покуда не пришел срок расстаться. Безмерно преданная. Ему. И его богам.
Цикута оторвался от выписывания по памяти, вслепую, слов заговора, испортивших целебные воды. Слов, ставших предтечей нового мира. Слов, не имеющих ворожейской силы, но имевших силы сохранять его в рассудке все эти лета.
Сложил стопкой кипы листов, исписанных одним и тем же заговором (чем не чистосердечное признание?). Поднялся, оправил безыскусный кафтан, дал волю Вёху и покинул темницу, ведомый за руку кормилицей. И улыбнулся. Впервые в жизни счастливо.
«А я предупреждал, родная. От себя не сбежать».
Главные герои
Багулка (Гуля) – ужалка-гюрза из Бездонных омутов. Разорительница курганов, наузница. Полюбовница Одолена. [Багульник – растение болот. Мед багульника ядовит, вызывает дурман].
Бронец – смесок красных волколаков и черных берендеев из Огнегорного княжества. Думский боярин, волкодав, охотник на диких и бешеных. Обладает острым нюхом, ищейка-следопыт. [Бронец – народное название смертельно ядовитого волчьего лыка].