Преданья старины глубокой
Шрифт:
Известное дело, состарившийся пряник становится сухарем – есть его можно разве только с голода, но никак не ради удовольствия. Василиса сильно сомневалась, что царь Кащей соблазнится таким кушаньем. Собственно, она и насчет свежего пряника сомневалась – но решила все же попробовать. На сей раз она замешивала тесто с собственной кровью и толченой Симтарин-травой – если уж это не сработает, так ничто не сработает.
Шапки-невидимки молодая княгиня лишилась, так что покинуть сераль не могла. Но теперь она не очень-то и рвалась – все, что нужно было, вызнала, высмотрела, осталось только подготовиться
Несколько жен Кащея сидели рядком у границы, за которой спадут чары вечной молодости. Красавицы томно вздыхали, оперши головы на колени, и слушали доносящиеся снаружи звуки. Дело в том, что старый колдун Джуда повадился ошиваться рядом с сералем – бормотал что-то на цова-тушском и каджвархвали, распевал любовные песни. Этих песен он знал превеликое множество – на самых разных языках. И пел на удивление ладно – ну точно соловушка длиннобородый.
Последние дни в Костяном Дворце царили вялость, сонливость, скука. Со дня на день ожидали возвращения Кащея Бессмертного – вот ужо как вернется, так всем дело отыщет. А пока что можно и побездельничать, хозяина ожидаючи.
В одном из малых скотных дворов бродило взад-вперед невиданное чудище – козлоногое, козлорогое, козлобородое. Топорогрудый сатир рикирал дак. Несколько дней назад он явился с полуночной стороны в сопровождении лешего Боровика.
Сначала ужасного Очокочи допустили во внутренние помещения, но после того, как он убил и сожрал двух татаровьев, выгнали наружу. Однако рикирал дак безудержно буянил и там, даже как-то раз вызвал во дворце беспорядки, пустив в дело свой знаменитый «вопль паники». Утихомирить его не удавалось – Очокочи плохо понимал по-русски, а уж его собственное блеянье и мемеканье никто не понимал тем более.
Хан Калин, обозленный на потерю хороших воинов, предложил просто скормить гостя-невежу Змею Горынычу. Мысль всем понравилась, но дальше предложения дело не зашло – Кащей ведь явится, спросит, куда девали нового слугу…
В конце концов переведаться с Очокочи заглянул сам Вий – никто не слышал, о чем эти двое беседовали, но после этого рикирал дак малость присмирел.
Кащеева рать множилась с каждым днем. Подходили все новые псоглавцы и татаровья, из кузниц выходили свежие дивии, красный плат Моровой Девы творил навьев десятками и сотнями. Чудины, мордва, мари и удмурты, платящие дань Кащею, ежедневно подвозили всякие припасы, кланялись бессмертному царю зерном и молоком, мясом и овощами. Поварни Костяного Дворца работали в полную силу, готовя снедь и харчи для вечно голодных ратников.
К восходу от Костяного Дворца и до самого небозема земля почернела – сегодня подошла первая лавина черных муриев. Жутковатые создания, похожие на клыкастых мурашей размером с собаку, заполонили все вокруг, успев изрядно оголить близлежащий лес. В еде они не привередничали – все давай, все разжуют, все проглотят. Мясо – так с костями, листья – так с ветками. Деревья пожирали подчистую – ну точно древоточцы.
Кажется, некоторые из них ели даже землю под ногами.
Дозорные коршуны приносили из Тиборского княжества разные вести – как хорошие, так и дурные. Худшей новостью стало то, что великий князь Глеб не сорвался с места сломя голову, как рассчитывал
Однако хороших новостей приносили все же больше. Восходная граница земель русичей попросту вымерла – сестры Лихорадки косили люд подчистую, не делая снисхождения ни для кого. Малые, старые – нещадный мор пожирал всех.
Правда, постепенно становилось все труднее – на пути Лихорадок начали становиться местные попы. Преграду из креста и молитвы преодолеть удавалось редко – служители Христа на удивление споро и умело взялись бороться с поганой бесовщиной. К самой столице ни одна из крылатых сестер не смогла даже подобраться близко – ее как будто прикрывала незримая ладонь, опустившаяся с небес.
Одна из Лихорадок, Корчея, несколько дней назад так вовсе едва не погибла. В деревню Ракитное, где она устроила себе богатую трапезу, неожиданно влетел престарелый черноризец на черном же коне, оказавшийся самим архиереем Тиборским. В правой руке отец Онуфрий держал тяжелый серебряный крест, озаряющий ночь божественным светом, в левой – горящий вербовый факел, отпугивающий болезнетворных бесов.
Появление святого старца уже само по себе вмиг вызвало корчи у самой Корчеи. А в следующий миг из его уст полилась горячая молитва:
– Да воскреснет Бог, и рассеются Его враги, и пусть бегут от Него все ненавидящие Его!!! Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут; и как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы перед любящими Бога и знаменующимися знамением креста и в радости восклицающими: радуйся, Многочтимый и Животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, Который сошел в ад и уничтожил силу диавола и дал нам Тебя, Свой Честный Крест, на прогнание всякого врага!!! О, Многочтимый и Животворящий Крест Господень, помогай мне со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во все века!!!
Священный крест ударил в Лихорадку ослепительным копьем, молитва обрушилась тяжелей стопудового молота. Корчея дико завизжала, колотясь в нестерпимых судорогах, взмыла в воздух и помчалась прочь – прочь, прочь, прочь, куда угодно, лишь бы подальше от проклятого священника с его крестом!..
– Аминь, – ядовито усмехнулся отец Онуфрий, провожая улепетывающую тварь сожалеющим взглядом. Не додавил!
Так что Лихорадки постепенно сбавляли пыл, действуя все осторожней и разрозненней. Отец Онуфрий пугал их до дрожи в чахлых коленках – даже сама Моровая Дева опасалась встретиться лицом к лицу с грозным архиереем.
Однако священникам хватало работы и без Лихорадок. Нечисть зашевелилась. Судья мертвых, древний демон Вий послал клич, и этот клич выпустил на свободу целые полчища бесов всех пород и мастей. На кладбищах поднимались упыри, из ручьев и речек выползали караконджалы, в домах все чаще объявлялись мары, по дорогам носились встречники. Умножились пропажи детей – младенцев из зыбок похищали отвратительные старухи-богинки, ребята постарше попадали в мешки кошмарных Бабаев.
С каждым днем церковные колокола звонили все громче.