Предать – значит любить
Шрифт:
Герман замолчал, погрузился в воспоминания, но Катю волновали события более поздние, а потому она спросила:
– Гер, а какое все это имеет отношение к Славочке? Ты же от нее пришел и что-то про картины говорил.
– Ах да... – вспомнил Герман и помрачнел еще больше. – Ты оказалась права. У меня просто волосы дыбом встали от ее слов... Короче говоря, она предложила мне свою любовь за дедовы картины...
– Как? – не поняла Катя.
– Так! Я сплю с ней, а она за это говорит мне, где спрятаны картины.
Катю картины интересовали мало, она спросила о
– Герочка, а как же можно с ней... Она же инвалид...
– Господи, откуда я знаю?! – вскипел Герман. – Я не собираюсь этого делать! Я просто в ужасе от ее предложений! Кроме того, я не понимаю, откуда взялись картины. Костя же утверждал, что продал их. Неужели не продал? Но почему? И где они?
– А что говорит Славочка?
– Ничего! Расскажет только в том случае, если я... ну... ты понимаешь...
– Понимаю... Но ты же можешь у Кости спросить. Напиши ему письмо!
– Ты представь только, сколько это письмо будет идти, а потом еще и Костино – ко мне! Славочка тут такого успеет наворотить!
– Может, позвонить можно? Заказать телефонный разговор с Москвой.
– У родственников, где живет Костик, нет телефона.
– Ну... можно заказать переговоры на телеграфе. Там такие кабинки...
– Да знаю я... Похоже, придется... Не уверен, можно ли заказать переговор с нашего телефона... Отцу поставили... В общем, выясню.
Молодые супруги немного помолчали, потом Катя опять спросила:
– Гер, а Славочка сказала тебе, что Виталий Эдуардович...
– Сказала, – буркнул Герман.
– Ты не знал?
– Конечно не знал...
Они опять помолчали. Потом Герман резко поднялся и сказал:
– Попробую заказать переговоры с Москвой с нашего телефона. Если не удастся – пойду на телеграф.
– А я? – растерялась Катя.
– А что ты?
– Я боюсь, Гера!
Герман обнял жену, нежно поцеловал в щеку и сказал:
– Ничего не бойся! Я с тобой! Славочка же не набросится на тебя с ножницами!
– Кто знает, что у нее на уме!
– Не бойся, Катя. Я видел, глаза у нее чуть ли не безумные, а потому обещал подумать над ее предложением.
Катя громко охнула. Герман прижал ее к себе еще крепче и прошептал в ухо:
– Я люблю тебя, Катя, а потому у меня не может быть никаких других женщин... Но Славочку надо было как-то... обезвредить, что ли... на время.
Объясниться с братом Герману не удалось. Как только речь заходила о картинах, тот бросал трубку.
– Гера! Нам надо уехать из вашей квартиры! – полным отчаяния голосом проговорила Катя. – Я не могу сидеть за столом вместе со Славочкой! Я ее боюсь! До мурашек по всему телу! Думаю, это очень вредно нашему ребенку!
– Да, согласен. Придется съезжать. Я это тоже понимаю. Но боюсь, скоро не получится. Надо же, чтобы место в общежитии освободилось. И потом... мне могут отказать. Все знают, в каких условиях живет сын хирурга Кривицкого, а есть люди действительно нуждающиеся...
– Ты все-таки узнай!
– Узнаю... – задумчиво произнес Герман, – но тут вот еще что: родителям
– Мы что-нибудь придумаем! Обязательно! Сейчас главное – найти куда съехать! – захлебываясь словами, заголосила Катя.
Герман закрыл ей рот поцелуем, а потом сказал:
– Все будет хорошо, Катенька, ты, главное, верь мне.
Дни шли своим чередом. В отсутствие мужа Катя почти не выходила из своей комнаты. Дусе она объяснила это тем, что доктор Пинкензон велел ей побольше лежать, поскольку существует угроза выкидыша. Никакой такой угрозы не было, но ничего другого она выдумать не смогла. Больше Катей никто не интересовался. Славочка никак себя не проявляла. Герману в общежитии отказали, зато посоветовали то, что ему самому почему-то в голову не пришло, – снять жилье. Такое жилье нашлось, и очень неплохое: большая светлая комната в двухкомнатной квартире недалеко от завода. Через две недели ее хозяева уезжали в Казахстан, на целину, и Герман с Катей могли остаться в их комнате на довольно продолжительное время. Кате было не привыкать жить в коммуналке, а потому она восприняла известие с большой радостью и даже принялась потихоньку складывать пожитки. Этим же вечером молодые супруги решили поговорить о переезде с родителями, благо Виталий Эдуардович был дома.
– Странная затея, – пожав плечами, сказала Елена Матвеевна. – Вы здесь на всем готовом, а там, Катерина, тебе придется самой и готовить, и убирать, и стирать, а у тебя уже живот, как говорится, на нос лезет.
– Это ничего! – принялась уверять ее Катя. – Я в коммуналке прожила всю свою жизнь... ну... до Геры, конечно... И все умею: и варить, и печь! Мама научила. Мне у вас, уж простите, даже скучно без дела сидеть...
– Но ты беременна, Катя! – резко оборвала ее свекровь.
– Это ничего... Полгорода... если не больше... живет в коммунальных квартирах... как-то рожают... и по дому все делают...
– Так у них другого выхода нет, а у тебя есть реальная возможность спокойно выносить ребенка, родить и даже получить реальную помощь со стороны Дуси, когда понадобится возиться с малышом. Ты просто не представляешь, как тяжело с новорожденными! Ну объясни хоть ты ей, Виталий! – Елена Матвеевна выразительно посмотрела на мужа.
Виталий Эдуардович потер подбородок (Катя очередной раз отметила, что этот жест у них одинаков с сыном) и сказал:
– Я думаю, ничего плохого в том, что молодая семья хочет пожить самостоятельно, нет. Это очень полезно для человека – надеяться только на свои собственные силы.
– Вот так я и знала! – недовольным голосом проговорила Елена Матвеевна. – Тебе лишь бы мне наперекор!
– Ты не права, Леночка. Я просто очень хорошо понимаю Германа. Мне всегда хотелось жить отдельно от родителей, но по разным причинам так и не удалось. А у них есть такая возможность. Вот если у них ничего не получится, они просто вернутся под наше крыло, да и все дела. Я правильно говорю, Славочка?
Катя вздрогнула и повернула голову к дверям. Через порог перекатывалась коляска Славочки.