ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
«Уж за эти годы он о тебе наслушался, — сказала она. — Только мне почему-то кажется, он так и не поверил, что я действительно знала тебя». И тут она испустила визгливый переливчатый смешок, отчего мне стало неловко. Я не смог бы объяснить, что именно меня смутило, могу лишь сказать, что такой смех всегда казался мне неискренним.
Сара Джейн продолжала: «Проходи же, проходи в дом. Будешь кофе? Или чаю? А может, глоточек чего-нибудь покрепче?»
Она провела меня в дом, где все было оформлено и обставлено с таким вкусом, воплотить который могут только дизайнеры интерьера: идеальная мебель, идеальные цвета, идеальные objets d'art, [25] деликатная подсветка, от которой выигрывает
25
Произведения искусства (фр.).
Оставшись один, я от нечего делать принялся разглядывать семейный портрет. Отсутствующий в данный момент Перри восседал на снимке посреди пяти женщин: рядом его жена Сара Джейн, за его спиной две старшие дочери, каждая положила руку ему на плечо, маленькая девочка прислонилась к нему сбоку и совсем еще малышка устроилась у него на колене. Весь вид Перри излучал тот вид самодовольства, который, как мне кажется, появляется только у мужчин, успешно произведших потомство. Старшим девочкам было скучно до слез, младшие строили капризные мордочки, а Сара Джейн выглядела преувеличенно счастливой.
Она выглянула из кухни проведать меня как раз в тот момент, когда я возвращал портрет на стол, стараясь поставить его точно на то место, откуда его взяла хозяйка дома.
«Я заметила, — сказала Сара Джейн, — что мачеха — это та же учительница: она так же должна всемерно направлять и хвалить детей, не имея возможности прямо высказать то, что думает. И при этом необходимо угождать их родителям, в данном случае их матери. К сожалению, она пьет».
«Со мной было так же?»
«Силы небесные, конечно нет! Твоя мать не пила».
«Я имею в виду остальное: невозможность сказать прямо, что Я думаешь».
«Пришлось стать дипломатом, — ответила она. — Это моя Анжелика. — Она указала на девочку, сидящую на колене у Перри. — А это Анастасия. Кстати, у нее тоже есть талант к музыке».
Я ждал, что она назовет старших дочерей мужа. Когда этого не случилось, я задал обязательный в данном случае вопрос о том, на каком инструменте играет Анастасия. На арфе, получил я ответ. Как это в духе Сары Джейн, подумал я. В ней всегда было что-то от времен Регентства, как будто она попала в наш мир со страниц романа Джейн Остин. Она больше приспособлена к эпохе обстоятельных писем, кружев ручной работы и безобидных акварелей, чем к суматошной деятельности современной жизни. Я не могу представить себе, чтобы Сара Джейн трусцой бежала по Риджентс-парку с мобильным телефоном, прижатым к уху, — это почти так же невозможно, как представить ее за тушением пожара, добычей угля или управлением яхты. То есть вполне предсказуемо, что, узнав о намерении старшей дочери заняться музыкой, Сара Джейн склонила ее к игре на арфе, а не на электрической гитаре. И я уверен, что материнское руководство было осуществлено решительно и искусно, так что девочка, возможно, и не почувствовала его.
«Конечно, с тобой ей не сравниться, — сказала Сара Джейн, предъявляя мне другую фотографию, на этот раз с одной Анастасией, которая изящно вытянула руки (к несчастью, короткопалые, как и у ее матери), чтобы дотянуться до струн. — Но она делает успехи. Надеюсь, ты послушаешь ее как-нибудь. Когда у тебя будет время, само собой. — И она вновь испустила трель, которую считала смехом. — Ах, какая жалость, что Перри в отъезде. Я бы хотела, чтобы он познакомился
Я сказал ей, что здесь у меня нет концерта, но больше ничего не стал объяснять. Она, очевидно, не слышала о происшествии в Уигмор-холле, и лучше было не касаться этого события в разговоре с Сарой Джейн. Поэтому я сказал ей только, что надеялся поговорить с ней о смерти моей сестры и о суде, последовавшем за ней.
«А-а. Да. Понятно», — кивнула она и уселась на пухлый диван цвета свежескошенной травы, а мне указала на кресло, на обивке которого разыгрывалась охотничья сцена в приглушенных осенних тонах с участием собак и оленя.
Как мне было известно из опыта, далее должны были последовать вопросы: «Почему? Почему сейчас? Зачем копаться в том, что давно прошло, Гидеон?» Но к моему удивлению, их не последовало. Вместо этого Сара Джейн посерьезнела, скрестила ноги, сложила руки одну на другую — та, что с сапфиром, легла сверху — и подняла на меня внимательный взгляд, в котором не было ни капли настороженности, с какой обычно встречали люди мои расспросы на эту тему.
«Что именно ты хотел бы узнать?» — спросила она.
«Все, что вы сможете рассказать мне. Например, о Кате Вольф. О том, что она за человек, легко ли было жить с ней в одном доме».
«Да, конечно, — негромко произнесла Сара Джейн, собираясь с мыслями. Потом она начала свой рассказ: — Ну, мне с самого начала было ясно, что она не подходит для работы в качестве няни твоей сестры. Со стороны твоих родителей было ошибкой нанимать ее, но они не видели этого, пока не стало слишком поздно».
«Мне говорили, что она любила Соню».
«О, несомненно любила. Нельзя было не полюбить Соню. Такая хрупкая малышка, такая болезненная — что и неудивительно, при ее-то состоянии, — но до невозможности славная и забавная, как, в общем-то, и все младенцы. Но Катя Вольф была слишком занята другими вещами, и это мешало ей посвятить всю себя Соне. А работая с детьми, ты должен полностью отдаваться им, Гидеон. Одной любовью не обойдешься, она рассыплется при первых же слезах и капризах».
«Какими вещами была занята Катя?»
«Уход за детьми не был для нее основным делом жизни. Это было лишь временное занятие, возможность перебиться и заработать деньги на то, к чему она действительно стремилась. Она мечтала стать модельером, хотя бог знает почему, учитывая совершенно дикие костюмы, которые она мастерила себе. То есть она собиралась работать на твоих родителей ровно столько, сколько потребуется для того, чтобы скопить достаточно денег для поступления в… поступления туда, где готовят модельеров, в колледж какой-то, наверное. Это первое».
«Было что-то еще?»
«Слава».
«Она хотела прославиться?»
«Нет, она уже стала известной: она была девушкой, которая перелетела через Берлинскую стену и на руках у которой погиб ее друг».
«Умер у нее на руках?»
«Хм, ну да. Так она рассказывала. У нее была тетрадь, куда она вклеивала все интервью, которые давала, все статьи из газет и журналов, где говорилось о ней, а о ней после того полета писали во всем мире. Если послушать ее, то кажется, будто это она сама придумала, сделала и надула тот воздушный шар, в чем я глубоко сомневаюсь. Я всегда говорила, что ей крупно повезло остаться единственной выжившей после той авантюры. Если бы парень выжил — не помню его имени, то ли Георг, то ли Клаус, — скорее всего, он рассказывал бы совсем другое насчет того, кто был автором идеи и кто сделал всю работу. То есть она прибыла в Англию с распухшей от самомнения головой, а за год, что провела при монастыре Непорочного зачатия, и вовсе возгордилась. Снова посыпались интервью, потом обед с лордом-мэром, аудиенция в Букингемском дворце… Она психологически не была готова превратиться в ничем не примечательную няню больного ребенка. А что касается физической и ментальной готовности к тому, с чем ей предстояло столкнуться… я уже не говорю о темпераменте… Нет, она не была готова к этому, ни в малейшей степени».