ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
Я смотрел на все это, и на душе у меня росла тяжесть. «Господи, и зачем только люди ходят в зоопарк?»
«Это напоминает им об их свободе».
«Чтобы в полной мере насладиться своим превосходством».
«Да, и это тоже. В конце концов, ведь именно мы, люди, держим ключи от клеток».
«А-а, — протянул я. — Я так и знал, что за этой прогулкой в Риджентс-парк кроется нечто большее, чем просто желание подышать свежим воздухом. Прежде я не замечал за тобой особой любви ни к пешеходным прогулкам, ни к животным. Так что сказал тебе папа? "Покажи Гидеону, как ему повезло. Покажи ему, какой тяжелой может быть жизнь"?»
«Если
«Тогда что? Только не говори мне, что сам выдумал идею с зоопарком».
«Ты слишком много размышляешь. Это вредно. И он это понимает».
Я невесело рассмеялся. «Как будто то, что уже случилось, не вредно!»
«Мы не знаем точно, что случилось. Мы можем только строить догадки. И эта амнезия, уж не знаю, какая именно, — не более чем предположение».
«Значит, он советовался с тобой. Вот уж не думал, что такое возможно, учитывая ваши прошлые отношения».
Рафаэль не сводил глаз с несчастного коалы. «Мои отношения с твоим отцом тебя не касаются», — произнес он ровным голосом, но капельки пота — извечная его Немезида — уже показались на его лбу. Еще пара минут — и с его лица потечет, и ему придется утираться носовым платком.
«Ты ведь был в доме, когда утонула Соня, — сказал я. — Папа рассказал мне. То есть ты все знал с самого начала. Знал, что случилось, что привело к ее смерти и что за этим последовало».
«Давай выпьем где-нибудь чаю», — предложил Рафаэль.
Мы дошагали до ресторана на Барклейс-корт, хотя нас вполне устроил бы и обычный киоск с холодными и горячими напитками. Рафаэль не сказал ни слова, пока не изучил непритязательное меню. Подозвав средних лет официантку в старомодных очках, он заказал себе чай «дарджилинг» и кексы.
Она бодро покивала: «Будет сделано, дорогуша» — и стала ждать моего заказа, постукивая карандашом по блокнотику. Я попросил то же, что и Рафаэль, хотя есть не хотел. Официантка все записала и удалилась.
Время было между обедом и ужином, поэтому ресторан стоял полупустой, а рядом с нами вообще никого. Мы сидели за столиком у окна, и Рафаэлю оставалось лишь направить все свое внимание на улицу, где мужчина старался вытащить из колеса детской коляски застрявшее там одеяльце, а рядом стояла женщина с малышом на руках и подсказывала мужчине, что делать.
Я сказал: «По моим воспоминаниям. Соня утонула ночью или поздно вечером. Но если так, то непонятно, что ты делал в доме в такой час. Папа сказал мне, что ты был у нас».
«Она утонула ближе к вечеру, часов в пять или шесть. Я задержался, чтобы сделать несколько телефонных звонков».
«Папа говорил, что ты, вероятно, связывался с Джульярдом».
«После того как тебе сделали предложение, я очень хотел, чтобы ты поехал туда, и всеми средствами старался поддержать эту идею. Мне и в голову не могло прийти, что кто-нибудь способен отказаться от приглашения в Джульярд…»
«Как они узнали обо мне? Я уже отыграл несколько концертов, но не помню, чтобы подавал заявление туда. Помню только, что меня пригласили там учиться».
«Это я им написал. Послал твои записи. Отзывы. Статью о тебе, которую напечатали в "Радио таймс". В Джульярде тобой заинтересовались и прислали анкету и форму для заявления, и я все заполнил».
«Папа знал об этом?»
И вновь на его лбу заблестели бисерины пота; на этот раз
«Но на это не нашлось денег», — с горечью подытожил я. И как ни странно, в этот миг я вновь почувствовал то жгучее, граничащее с яростью разочарование, вызванное знанием, что Джульярд недоступен мне, восьмилетнему мальчику, потому что нам не хватает денег, потому что в нашей жизни денег всегда не хватало и будет не хватать.
Следующая реплика Рафаэля удивила меня: «Деньги никогда не были решающим моментом в этом вопросе. Мы бы как-нибудь нашли нужную сумму. В этом я никогда не сомневался. К тому же тебе предложили стипендию. Однако твой отец и слышать не хотел, чтобы ты учился там. Он не хотел разделять семью. Я полагал, что его главной заботой были родители и что он не может их оставить, и поэтому предложил сам отвезти тебя в Нью-Йорк, чтобы все остальные могли не покидать Лондон. Но и это решение его не устроило».
«Так значит, это не из-за финансов? А я-то всегда думал…»
«Нет. В конечном счете дело было не в финансах».
Должно быть, на моем лице отразились растерянность и обида, потому что Рафаэль торопливо стал объяснять: «Твой отец считал, что тебе Джульярд не нужен, Гидеон, и я рассматриваю это как комплимент нам обоим. Он считал, что ты получаешь достаточно и здесь, в Лондоне, занимаясь со мной, и что ты преуспеешь и без переезда в Нью-Йорк. Время доказало его правоту. Смотри, кем ты стал сегодня».
«Ага. Только посмотри», — с иронией промолвил я. Рафаэль попал в ту же ловушку, в которую уже попадал я, доктор Роуз.
Смотрите, кем я стал сегодня: сижу скорчившись в кресле у! окна музыкальной комнаты, где звучит что угодно, кроме музыки. Я торопливо записываю случайные мысли, пытаясь — хотя и не верю в результат — вспомнить подробности своей жизни, которые мое подсознание решило стереть из моих воспоминаний. И теперь я узнаю, что даже то немногое, что я сумел раскопать в завалах памяти, — например, приглашение в Джульярд и обстоятельства, помешавшие нам принять его, — оказывается не точным. Чему же мне верить, доктор Роуз, на что полагаться?
«Вы сами поймете», — тихо отвечаете вы.
Но я спрашиваю вас, откуда такая уверенность. Факты моего прошлого все чаще представляются мне в виде движущихся мишеней, и они скачут на фоне лиц, которых я не видел долгие годы. Так действительно ли это факты, доктор Роуз, или лишь то, что я желаю считать фактами?
Я попросил Рафаэля: «Расскажи о том, что случилось, когда! утонула Соня. Расскажи про тот вечер, про тот день. Как все было? Убедить папу говорить на эту тему…» Я потряс головой. Вернулась официантка с нашим чаем и кексами, разложенными на пластмассовом подносе. Следуя идее оформления зоопарка в целом, поднос был выкрашен так, чтобы выглядеть не тем, чей является, в данном случае — под дерево. Женщина расставила перед нами чашки, блюдца, тарелки и чайники. Я подождал, пока она не закончит, и продолжил: «Он почти ничего не рассказывает мне. Если я хочу говорить о музыке или о скрипке, то все в порядке. Он считает это прогрессом. Если же я сворачиваю в сторону… Он последует за мной, но для него это сущий ад. Я вижу».