Предатель. Я тебе отомщу
Шрифт:
– Да, ты моя жена, – спокойно отвечает он, – и у тебя всё есть. Я дал тебе дом, спокойную жизнь, всё, что тебе нужно. Что тебе еще надо?
Эти слова окончательно ломают меня. Я смотрю на него, пытаясь найти хоть что-то знакомое в этом лице, но не могу. Он чужой. Совершенно чужой.
– Значит, наш брак для тебя что-то вроде благотворительности? – я почти смеюсь, но этот смех звучит, как удар по стеклу. – Пригрел сиротку под боком и решил, что я должна молчать и благодарить тебя до конца жизни?
Он даже бровью не ведет. Берёт с полки рубашку,
– Ты уже просто бесишься с жиру, Насть, – подмечает он, застёгивая пуговицы, словно я надоела ему со своими истериками. – Понимала же, на что шла. Я мужик. Достаточно обеспеченный, если ты не заметила, и в самом расцвете сил. Рано или поздно мне нужен будет наследник. Вот я и позаботился об этом.
– Ты не мужик, – шепчу я. – Ты просто конченый лжец.
После моих слов он резко поворачивается. На лице эта его мерзкая усмешка, от которой меня потряхивает. Когда-то давно она казалась мне милой, а теперь хочется стереть её с его лица. Желательно чем-нибудь тяжёлым.
– Это всё? – спрашивает он, глядя на меня каким-то пустым взглядом. – Ты закончила?
Я молчу. Всё, что хочу сказать, застревает где-то между горлом и грудью. Гул в голове становится невыносимым. Я отворачиваюсь, делаю шаг к двери, но, коснувшись ручки, останавливаюсь.
– Знаешь, Артём, – говорю я тихо, не оборачиваясь. – Тебе это ещё аукнется. Уж поверь, я устрою тебе “сладкую и сытую” жизнь.
Он фыркает, короткий, почти ленивый смешок.
– Тебе даже идти некуда. Что ты можешь сделать? – его голос пропитан скукой, как будто ему уже надоело это всё.
Я разворачиваюсь, смотрю ему прямо в глаза. Вижу там уверенность.
Нет, не уверенность — презрение. Он привык считать меня слабой. Зависимой. Удобной.
– Вот и узнаешь, – говорю я тихо, с почти ласковой интонацией.
Захлопываю дверь спальни так, что стены вздрагивают, но шагов не ускоряю. Пусть слышит, что я не бегу. Пусть знает, что я не сломалась.
В коридоре останавливаюсь. Воздух тяжёлый, густой, как перед грозой. Сердце колотится в бешеном ритме, но не от страха.
Нет, это злость. Ярость, которая кипит внутри так, что мне хочется что-то сломать.
Меня трясёт. Кажется, что ещё немного, и просто взорвусь.
Но я не позволяю себе этого. Нет. Не сейчас. Не здесь.
Сжимаю пальцы до побеления костяшек и запрокидываю голову, стараясь выровнять дыхание.
Артём считает, что я ни на что не способна. Что я уйду, разревусь в подушку, а потом вернусь, извиняясь за то, что осмелилась его обвинить. Он так привык к моей покорности, что даже не замечает, как сильно задел за живое.
Той Насти, любящей и всепрощающей, какой он привык меня видеть, больше нет…
В груди вспыхивает что-то горячее. Как будто из пепла, в который он меня превратил, начала подниматься новая я. Сильнее. Злее. Решительнее.
Я поднимаю голову, смотрю на дверь спальни, за которой он остался. Артём может думать, что выиграл. Что я смирюсь. Пусть думает. Это его ошибка.
Он забыл, откуда я пришла.
Делаю очередной глубокий вдох, и на лице появляется слабая улыбка.
Я помогу ему вспомнить ту версию себя, которую он никогда не хотел во мне видеть и принять.
1. Прошлое
Десять лет назад
Иногда случается так, что открываешь глаза по будильнику и чувствуешь полнейшее опустошение. Словно все силы враз покинули тело, и внутри не осталось ничего, что могло бы смотивировать даже на банальный поход до ванной, чтобы умыться.
Кажущаяся вязкой тяжесть цепляется за каждую конечность, заставляя даже самые простые задачи становится непреодолимыми. Мир за окном кажется тленным и размытым, отражая туман усталости, застилающий мой разум. Каждое движение требует огромных усилий, как если бы я пробиралась по зыбучим пескам. Сама мысль о предстоящем дне кажется невозможным подвигом.
Непрерывное тиканье будильника дразнит меня, напоминая об обязательствах, ожидающих за пределами моей кровати.
На часах семь утра, за окном промозглый, серый рассвет. Из-за стены моей комнаты, где находится кухня, раздаются громкие голоса. Это родители. Опять. Кричат друг на друга, как всегда. Наверное, уже с самого утра налили себе "для настроения". А может, и не ложились вовсе.
Я с трудом свешиваю ноги с кровати. Пол холодный, и мне на секунду хочется снова завернуться в одеяло, спрятаться от этого мира. Но нельзя. Нельзя потакать слабостям и, что ещё хуже — задерживаться здесь дольше, чем нужно.
Застиранная футболка валяется на спинке стула, джоггеры — сложены на полу. Я поднимаю их, надеваю. Это единственные штаны, которые выглядят прилично. Стоили они дороже, чем я могу себе позволить, но я купила их на свою первую зарплату.
Сгребаю со стола тетради и ручка, закидывая их в старенький рюкзак, который я ношу ещё со средней школы. Он весь в потертостях, с лямками, которые я несколько раз перешивала. Но другого у меня нет.
Вздыхаю, смотрю вокруг. В комнате давно не убирались. Да и в целом в нашем доме не убирались, кажется, ещё со дня моего рождения.
Я открываю дверь медленно, фиксируя через образовавшуюся щель непрошенных гостей. В зале пусто. Дорога к ванной свободна.
Крепче прижимая рюкзак к себе, на цыпочках крадусь в нужную сторону.
– О, посмотрите, кто соизволил поднять свою жопу с кровати, – слышу голос матери. Она сидит на кухне, с мутными, пьяными глазами, смахивая на человека, который давно забыл, как выглядит зеркало.
– И тебе доброе утро, – бурчу я, проходя мимо. На столе — продукты, которые я принесла вчера. Урвала их в магазине по скидке, надеялась, что получится позавтракать нормально. А они... Уже половина на столе в качестве закуски.