Предназначение
Шрифт:
– Они не только медвежьи морды на головы вешают. И кабаньи любят туда же вешать, поверх шелома. Чтобы страхом сразу всех пронять до самых пят. И в бою им уподобляются, зверям то есть. Аж пена изо рта хлещет от злобы, до того звереют. И себя не помнят… И лодии свои теми же харями украшают. А на реке или на море им лучше не попадаться. Верная смерть. Мы как-то попали на них, так еле ноги унесли.
Радогор, внимательно слушая его, оглянулся и сразу наткнулся на цепкий, колючий взгляд.
– Вот я тебе и говорю, Радогор, лучше бы тебе в городу не появляться от греха подальше. – Повторил Ратимир уже
А той же ночью Радогора сны одолели. И один другого гаже. До зверь неведомый за ним крался. На зверином теле туловище птичья голова с изогнутым соколиным клювом. И тем клювом к его пяткам подбирался. Когтистые лапы землю выбрасывают на бегу. И глаза кровью залиты. И то ли клекочет, то ли рычит, но голос его Ягодке не перекричать. А Радко бежит, бежит и убежать не может. И ноги не слушаются. Но не от страха. Будто бы кто – то наговоры наговаривает. Потому, что кроме этого зверя есть еще кто – то, чей глаз следит неотрывно за ним.
И тянется к нему жесткая, поросшая рыжим волосом, лапа, чтобы разодрать в клочья грудину в том месте. Где суматошно колотится его сердце. А другая рука змеей ползет к, висящему над изголовьем, мечу.
Хочет проснуться Радогор и не может.
Закричать пытается, а вместо крика только рот разевает беззвучно.
Рука же дернулась и все – таки добралась до него.
– Радогор! очнись! – Зовет его кто – то. Голос далекий, еле различимый. Тонет в беспросветной темноте. – Да очнись же ты.
Собрался с силами и открыл глаза. И увидел, что над ним склонился Охлябя. Глаза округлились от испуга.
– Да, очнись же ты. – Теребит его парень. – Хорошо, что я один здесь сегодня ночую. Всех бы переполошил своим криком. Кричишь, будто режут.
А за Охлябей, над плечом глаза. Цепкие, колючие. Как те, что жгли его тогда, когда он с Ратимиром возвращался на постоялый двор.
Неуловимо быстрым движением поймал рукоять ножа и без замаха, над головой Охляби, запустил его прямо в эти немигающие завораживающие глаза. Но еще раньше его броска глаза пропали, как растаяли. А нож остановился в шаге от стены, повисел в воздухе и со стуком упал на пол. Радогор метнулся за мечом, сжал рукоять в ладони и туда, за ножом, грубо отшвырнув Охлябю плечом. Камни в глазницах диковинного зверя зажглись неистовым огнем, как те глаза в которые целил он своим боевым ножом, выхватывая из темноты и Охлябю, и тот угол , до которого так и не долетел его нож. Из угла дохнуло в лицо могильным холодом. Но никого нет. Пусто.
– Ошалел! – Снова взревел Охлябя, поднимаясь с пола и почесывая ушибленное плечо. – А если бы я о лавку косицей бахнулся, и что? Рядом со старостой моститься? А я не староста. По мне на тризне бражничать не будут. Понимать надо!
Но Радогор его не слышал, хотя сам видел, что имел парень право на обиду. Распахнул ногой двери и скатился с низкого крыльца головой вперед, нырком. На тот случай, если надумают стрелой встретить. И сразу откатился в сторону. И огляделся.
Ни кого. И ни чего.
Только мертвящий зимний холод, даром, что на дворе летняя ночь. И с голым брюхом не замерзнешь
Уже без опаски вернулся
Зря не прислушался к Ратимиру.
Волшба! И сон волшба. И глаза она же, волшба. Черная волшба. Чернее не куда. Та, от которой его предостерегал дедко Вран.
Но зачем? Кому он нужен, безусый юнец? Или в самом деле не напрасно столько лет скрывал этот меч старый волхв под своей домовиной? А он, не подумав, по дикой глупости, явил его всему свету и разбудил в чьей – то черной душе черную же зависть.
– Ты, что развоевался сегодня, Радогор? То во сне орал, как дикий зверь, как и бэру твоему не орать. То с мечом по городу бегаешь в чем мать родила. Блажишь на весь свет. И в меня ножом едва не угадал.
– Привиделось. – Хмуро отозвался он, садясь на лавку. Но меч на колышек возвращать раздумал, рядом с собой, к стенке бережно положил. И сам лег на спину, забросив руки под голову.
Глаза зверя в рукояти его меча медленно тускнели.
– Спи, Охлябя. Больше не помешаю.
Но опять не угадал.
Хоть и не кричал, и не метался, но до утра почти не спал. Тоже было и на следующую ночь. И днем чувствовал на себе чужой пристальный взгляд. Оглядывался незаметно, ежился по ненавидящим глазом и только тогда на время забывался, когда перехватывал у кого то из бойцов деревянную палицу, чтобы показать правильную стойку или поправить неумелую руку.
В один же из следующих дней произошло вообще необъяснимое. Стрела, выпущенная в деревянную чурку, вдруг вильнула оперением. – на ту беду он, Ратимир и воевода Смур стояли в пяти шагах от деревянных плах, которые служили воям мишенями, и свернула в их сторону. Ратимир и Смур о чем – то в пол – голоса разговаривали, отвернувшись от него. И стрелы не видели. А сам Радогор внимательно следил за тем, как его ученики выпускают в мишени стрелу за стрелой. И стрелу заметил так поздно, что ни криком, ни рукой предупредить их уже не мог. И сделал то единственное, что было еще в его силах. Понимая, что вряд ли успеет, все же выбросил руку вперед, чтобы поймать стрелу.
Воевода, уловивший молниеносное движение его руки, вскинул голову и с удивлением увидел в его ладони зажатую стрелу. Но Радогор, сам не ожидавший, что успеет перехватить летящую смерть в воздухе, пожал плечами. И, глядя на сконфуженного парня, покачал головой.
– Я не хотел, Радогор. – Попытался оправдаться Неждан. – Сам не пойму, как вышло.
Радогор промолчал. Повернулся к Смуру и тихо попросил.
– Сударь воевода, и ты, Ратимир… вам бы лучше дальше, в сторону отойти.
Но Смур все еще, как зачарованный, смотрел на стрелу в его руке и просьбу пропустил мимо ушей. Потом поднял удивленный взгляд на Радогора. И снова вернул его на стрелу, хлопая глазами. Не сводил со стрелы глаз и Ратимир.
– Неждан! Лешак тебя задери! Неук косорукий! – наконец, выдохнул Смур, и погрозил парню, внушительного размера, кулаком.
– Оставь его, сударь Смур! Парень только учится. – вступился за него Радогор и, как в ознобе, передернул плечами. Показалось, что ненавистные глаза гадко ухмыляются. – Сами виноваты. Встали рядом с мишенью.
– Да, до нее бежать пол – дня! – Гнев Смура только начал разгораться. – А если бы подстрелил? Тогда что?
Ратимир все еще не сводил глаз со стрелы.