Председатель (сборник)
Шрифт:
— А чего ты шатаешься?
— Вот те раз! Я ж хромой. А ты чего скривился?
— Я ничего… нормально.
— Врешь! Ты же идти не можешь!
— Да это я к тебе приноравливаюсь.
— Избили тебя?.. — ослабевшим голосом спросил Алексей Иванович.
— Юрка! — послышался радостный вопль.
К ним подбежала Настя. Отец с сыном остановились. Девочка с размаху обхватила Юру, тот побледнел от боли и чуть не упал.
— Что с тобой? — спросила Настя.
— Ничего…
— Какой-то ты не такой…
— Ногу подвернул… — небрежно
Настя чуть подумала и нашла самое верное лекарство для своего друга. Она вынула из кармана комок серого клейкого теста и протянула Юре.
— Что это?
— Пирог с хлебом. Ксения Герасимовна испекла.
— Я сытый, — соврал Юра.
— Возьми на потом. У меня еще есть.
— Тили-тили тесто, жених и невеста!.. — послышалась старая как мир детская дразнилка.
Настя яростно обернулась. Какой-то сопляк в большой взрослой кепке со сломанным козырьком кочевряжился по другую сторону буерака.
— Всыпь ему хорошенько! — попросил Юра. — Я бегать не могу.
Настя с воинственным кличем устремилась в погоню, а отец с сыном поспешно заковыляли прочь.
Как из тумана, выросла перед ними старая ветла.
— Знаешь, какое это дерево?.. — каким-то далеким голосом произнес Алексей Иванович.
— При царе Петре посаженное? — тоже издалека отозвался Юра.
— Да нет. Это целебное дерево. Коснись его — и всякую хворь как рукой снимет.
Сошли они с дороги, добрались, шатаясь, до ветлы и прижались к ее шершавому стволу…
Видать, и впрямь сообщилась им целебная сила дерева. Когда явились домой, собиравшая на стол Анна Тимофеевна даже и не заметила, что муж с сыном малость не в себе.
— Садитесь! — сказала она, ставя две жестяные миски на одноногий, грубо сколоченный столик.
Те переглянулись и взяли тарелки в руки.
— Чего же вы не садитесь? — удивилась Анна Тимофеевна.
— Знаешь, мать, — сказал Алексей Иванович, — мы решили принимать пищу по красивому заграничному способу.
— Это еще что такое?
— Как на званых, исключительных приемах, по-нашему — встояк, по-ихнему — а-ля фуршет…
Ночь в землянке. Слабо чадит самодельная коптилка. Юра лежит на животе, задумчиво жуя «пирог с хлебом».
Отец постанывает во сне и будто сам себя обрывает. Зоя и Бориска спят тихо. Валентин пытается читать, но плохо видно, и сон клеит ему глаза, Анна Тимофеевна чинит какую-то одежду.
— Мам, — шепотом говорит Юра, — для чего люди женятся?
— Вот те раз! Чтоб детей иметь.
— А вон Нюшка Голикова сроду замужем не была, а у нее двое.
— Больно ты вострый!.. Ну, чтобы всегда вместе быть. И чтобы все пополам — и горе и радость. Заботиться друг о дружке, никогда не разлучаться.
— А как женятся?
— Мы с отцом в церкви венчались.
— Нет, без церкви.
— Ну чего пристал? Не знаю я, как нынче окручиваются. Сроду в загсе не была. А мы женились красиво… — сказала она мечтательно, уносясь памятью к далеким дням юности.
На
— Согласна ли ты, раба Божья Настасья, взять в мужья раба Божьего Юрия?
— Ага.
— А ты, раб Божий Юрий, согласен ли взять в жены рабу божью Настасью?
— Согласен!
«Священник» подает им проволочные кольца, они надевают их на пальцы друг другу.
— Со святыми упокой!.. — заводит басом Лупачев.
— Очумел? — оборвал его Фрязин. — Ты что, на похоронах?
— А я думал, так положено.
— Поцеловаться они должны, — сказала «сваха».
— Это обязательно? — смущенно спросил Юра.
— Иначе свадьба не считается.
Небольшое замешательство. Молодая оказалась смелее — она стала на цыпочки и чмокнула «суженого» в щеку. Мучительно покраснев, Юра закрыл глаза и наугад клюнул ее в веснушчатый нос.
— Ну вот, — по-взрослому сказала Настя, — теперь дети пойдут…
Матримониальные заботы не мешали главному — борьбе с оккупантами.
По дороге, ведущей из Клушина в Гжатск, мчится мотоцикл. За рулем — человек в кожанке и кожаном шлеме с очками. И вдруг на всем ходу спускает передняя шина, словно рассеченная ножом. Мотоциклист не успевает притормозить и летит через руль в канаву, туда же заваливается и мотоцикл. Вертятся по инерции колеса.
Мотоциклист поднялся, с трудом втащил на дорогу машину. Он поднял на лоб очки — это прыщавый толмач. Горестно осмотрел колесо и обнаружил большой гнутый гвоздь. Сунул гвоздь в карман, погрозил кому-то незримому кулаком и, прихрамывая, поплелся к деревне, волоча за руль мотоцикл.
Скрывавшиеся в придорожных кустах Юра Гагарин, Лупачев и Пека Фрязин обменялись усмешливо-торжествующим взглядом. Впрочем, у Лупачева усмешка выглядела несколько натянутой.
— Пошли! — сказал Юра.
— Может, хватит? — просительно сказал Лупачев.
— Не видишь, что ль, колонна ползет?
Вдалеке на дороге, в стороне Гжатска, червячком извивалась колонна грузовиков.
— Ну вижу… Тошнит меня что-то, — пожаловался Лупачев. — Видать, собачьим салом отравился.
— Будет врать-то! — сказал Пека Фрязин.
— Ей-богу! Мне бабка Соломония для легких прописала. — И он рыгнул, чтобы показать, как ему плохо.
— Сказал бы прямо — дрейфишь!
— Кто дрейфит-то?.. Подумаешь, герой!..
— Ладно нам, — остановил друзей Юра. — Нашли время!.. — Он чуть улыбнулся Фрязину. — Не видишь, что ли, человек болен, тяжелое отравление. Ты давай скорее домой, — повернулся он к Лупачеву. — Не то помрешь здесь, что тогда делать?