Шрифт:
Глава 1
Прибытие
— Сейчас зима, потому и вид безрадостный, зато весной, летом и осенью тысячу раз благодарить будете! Вокруг красотища такая, никакой художник не изобразит, — убеждал меня хозяин. Убеждал, но без уверенности. Где мы, а где весна.
Нет, место мне подходило, но я приехал с товарищем, военным строителем, а теперь гражданским риелтором. И пока хозяин расписывал прелести благорастворения воздухов, товарищ мой (пожелавший остаться неназванным) методично сбивал цену, и сбил до полного уже неприличия. Еще немного, и деньги бы стали причитаться не хозяину, а мне.
Потом, когда дело было сделано, товарищ так и сказал, что хозяин и впрямь готов был приплатить. Нет, дом не так и плох, но уж больно
— У тебя этот дом будет единственным, это можно. А двудомников после летнего закона стригут все, кому не лень — пожарные, санэпидстанция, а пуще всех налоговики. К тому же даром мы, что ли, сейчас дом смотрели, в предновогодье, в мороз? Чуть дождь, и сюда не проехать даже и на «Ниве». А разливы Реки и Речушки? Вот заболеет, тьфу-тьфу, человек, к ему ведь вертолёт не прилетит, мы не в Финляндии, не в Норвегии бездуховной. И фельдшер сюда не доберётся. Трое суток шагать, трое суток не спать — это для песни хорошо, а у фельдшера и без того работы много. И потом, как он узнает, фельдшер-то? Проводная связь который год не работает, а мобильной и не было никогда. Спутниковую обещали за казённый счет как раз для экстренных случаев, но денег, сам понимаешь, нет. Поэтому справку о смерти имеет право выписывать Корзунов Семён Петрович, глава поселения. Он — как капитан на корабле. Только без корабля. И без команды. С небольшим числом пассажиров. Теперь и ты на борту — и товарищ, риелтор, остался в городе с чувством выполненного долга. А я, загрузивший видевшую виды «Ниву» всякими нужными для сельской жизни предметами, поехал в Чичиковку. Так звали мое теперешнее местопребывание.
Ехать нужно было как раз сейчас, когда мороз уже сковал грязь, но снега толком ещё и не было. Положим сто километров федеральной трассы хороши, следующие тридцать до райцентра приемлемы, двадцать — до центральной усадьбы некогда знаменитого колхоза «Маяк» — приемлемы по деревенским меркам, а вот оставшиеся тридцать пять — вызов экстремальщику. Ни я, ни моя «Нива» по возрасту и по состоянию в экстремальщики не годимся, но бесснежный декабрь сделал переезд возможным.
Итак, деревенька Чичиковка. То ли Гоголь, проезжая некогда мимо, запомнил название, то ли услышал на почтовой станции, а, может, Гоголь сам по себе, а Чичиковка сама по себе, такое тоже бывает. Я не выяснял. Искал очень недорогое жилье в сельской местности, знакомый знакомого получил такое в наследство, старый армейский товарищ удачно оказался риелтором, в общем, я теперь владелец основного строения, дома-пятистенка площадью сорок два квадратных метра, служебных строений площадью тридцать три квадратных метра, и приусадебного участка в двадцать пять соток. Прежняя владелица получила дом от своей матери, а та построила его в начале шестидесятых. Известная была женщина, орден Трудового Красного Знамени ей сам Хрущёв вручал. Но давно, давно.
Дом продали с обстановкой, не стоила обстановка того, чтобы везти в город. Но для глухой деревеньки годилась и такая. Да и я кое-что привез. Самую малость, «Нива» не грузовик даже с прицепом. Пара сундучков, одежда, бельё, всякие мужские мелочи.
Въехав в Чичиковку, сбросил скорость до пешеходной. Почти. Вдруг собачка выскочит, да под колесо. Не хотелось бы. Я собак скорее люблю, чем не люблю. Ну, и с соседями портить отношение в первый день не стоит. Хотя, если нужно, могу.
Некогда, в совсем уже стародавние времена, при Гоголе, в Чичиковке проживало двести душ, то есть организмов мужского пола. С женским все четыреста, даже больше. Историческое развитие оптимизировало деревеньку до восемнадцати человек. Со мной — девятнадцать. Средний возраст — запенсионный. Я его чуть снижу, но ненамного. Промышленных предприятий нет. Почты нет. Магазинов нет. Связи нет Электроэнергия в советские времена была, но ушли времена, ушла и электроэнергия. Газа, канализации не было и при коммунистах. Железная дорога в шестидесяти верстах (в Чичиковке невольно переходишь на вёрсты, пуды, аршины).
В общем, место глухое, тёмное, безнадежное.
Как раз такое мне и нужно.
Прошелся по дому. По избе, говоря прямо. Не так представляли будущее пятьдесят лет назад. Совсем не так. Ну, да ладно.
Я осмотрел обстановку, разложил вещи. Настенный термометр показывал плюс три. Главные морозы впереди.
В дровяном сарае,
Набрал два ведра колодезной воды. Набрал и принес. До колодца триста шагов. Никаких электронных гаджетов, простой счёт. Обратно триста двенадцать. Естественно, два полных ведра укорачивают шаг.
С печкой я с детства знаком, потому поладили. Поначалу, как водится, она слегка капризничала, но, видя, что намерения мои самые честные, стала теплее.
Картофель испёк, воду вскипятил, в итоге — картошка, немного сала и чай. Что ещё нужно человеку?
Лечь в постель вечером и встать утром.
Я погасил лучину (да, самую обыкновенную лучину, вставленную в светец, тоже обыкновенный, двадцать первый век, чурило — копчёное рыло.
Спал без клопов.
Глава 2
Знакомство с обществом
Семен Петрович сидел за столом, как председатель революционного трибунала, только вместо красного флага за его спиной висела пожелтевшая карта несуществующего колхоза. Он прищурился, будто целился в меня из невидимого танкового прицела. Капитан бронетанковых войск в отставке — звучало солидно, но в этой деревне, где время застряло где-то между Брежневым и ранним Ельциным, это значило ровно столько же, сколько звание «бывалого тракториста».
Общество — все восемнадцать душ Чичиковки — смотрело на меня с тем же любопытством, с каким в былые годы разглядывало бы заезжего фокусника или агитатора за перестройку. В их глазах читался немой вопрос: «И что нам с этого?»
— Общество желает знать, что ты за человек такой, раз к нам в Чичиковку пожаловал. Какая от тебя может быть обществу польза и какой вред, — сказал Семен Петрович, и общество нестройным гулом поддержало капитана.
Собрались мы в самом большом доме, нежилом, бывшей конторе чичиковского отделения колхоза «Маяк». Контора и смолоду вряд ли была уютной, а сейчас… Пахло пылью, старыми газетами и слабым отголоском советского колхозного духа. Дисциплиной. Нашей, не немецкой. Окна не биты, потолок не течёт — видимо, кто-то ещё держал здесь оборону против времени. Но время выигрывало. Стулья, двадцать штук, все простенькие, но целые. И на этих стульях — весь народ Чичиковки. Именно народ, историческая общность людей. Всем за шестьдесят, многим за семьдесят, один лишь пацаненок лет семи рядом с бабушкой. А я напротив, стою за столом. Смотрите, разглядывайте добродетели и пороки.
— Вам как, общество, подробно рассказывать, или коротенькую версию?
— Начни с короткой, а нужно будет уточнить, мы скажем.
Я стоял перед ними, как подсудимый перед сельским сходом. Передо мной сидели люди, чьи жизни были расписаны по графикам посевных и уборок, по пенсионным ведомостям и редким письмам от детей, уехавших в город. Один только пацаненок смотрел на меня с живым интересом — ему ещё не объяснили, что чужие здесь не задерживаются.
— Если коротко, то родился я в славном городе Уссурийске в семье военнослужащих, сменил с полдюжины мест, пока не поступил в военно-воздушную академию Жуковского, на гидрометеорологический факультет. Специальность — метеоролог. Потом служил в различных местах. В этом году стал пенсионером, посмотрел, как дела на гражданке, оказалось — не очень. Решил пожить в деревне.
— Зачем? — с места спросил старик Афанасий (74 года, бывший механизатор).
— Пожить, подумать, здоровье поправить.
— А что со здоровьем? Выглядишь нормально.
— Потому что вылечили. Это как пожар: потушили вовремя, но нужен небольшой ремонт.
— В каком звании?
— Капитан запаса.
— Теперь у нас два капитана, хоть роман пиши, — и дед Афанасий замолчал. Верно, о романе задумался. С творческими людьми это сплошь и рядом.
— А почему без жены (это Пырьева Анастасия Валерьевна, бабушка пацанчика, потомственная свинарка)?