Предупреждение путешествующим в тумане
Шрифт:
Старик обиделся. Наверное, он считал, что его транспортное средство заслуживает другого определения.
— Что касается вас, то вообще-то надо было соблюдать дистанцию…
— Надо себя на дороге прилично вести, — разозлился я.
— Однако, — Гоша улыбнулся, — семь бед — один ответ. Меня в городе все знают, замолвлю за вас словечко в автосервисе. Они вам мигом все поправят. И расходы — за мой счет.
— Обойдусь как-нибудь.
— Да что вы, не сердитесь. Считайте это взаимной услугой.
— В
— Видите ли, мне никак нельзя сейчас права терять. Поэтому при разборе постарайтесь быть объективным. Ведь это его «Запорожец» меня подрезал, когда я на обгон пошел.
— Я в такие игры не играю.
— За несколько «франклинов» он себе вторую такую же тачку купит, — Гоша достал бумажник и вынул из него пачку стодолларовых купюр. — А если по закону — так у него машину ржа сожрет, прежде чем он страховку получит. Если вообще такие колымаги кто-нибудь страхует…
Старик с интересом наблюдал за нами и теперь снова потянул меня за рукав:
— Слышь, парень, а ведь правда. Пусть только деньги вперед даст. А там, кто его знает, может, и вправду я подставился.
— Катитесь вы… — я махнул рукой. — Надо ГАИ вызвать.
Когда все необходимые процедуры остались позади, Гоша подцепил «Запорожец», и мы отправились в гараж. Там он исчезает в глубине длинного серого здания, смахивающего не то на конюшню, не то на заброшенный склад.
Седой продолжает потеть и озираться по сторонам. А я решаю пройтись среди поржавевших выпотрошенных таратаек, которыми заставлен двор гаража.
Краска на кузовах облупилась, и рыжий металл осыпается ядовитой пылью от малейшего прикосновения. Асфальт под ногами весь потрескался, трещины проросли пожухлыми стеблями полыни. Зрелище довольно унылое, я останавливаюсь. Один из ржавых остовов вдруг скрипит и неожиданно оседает, подняв облако пыли. Его обломки задевают соседние груды лома, и мне кажется, что на мгновение все автомобильное кладбище приходит в движение.
За спиной слышатся хлопки испуганных птичьих крыльев.
Наверное, шум напугал крылатых обитателей свалки.
Минут через десять ко мне подходит Гоша. Вместе с ним — мужчина лет сорока пяти с блестящей, словно отполированной лысиной, в черном, забрызганном краской халате.
— Тут такое дело, — Гоша кивает на спутника, — нужного механика уже нет. На выходные уехал на рыбалку, вернется в понедельник. Согласитесь подождать? Заодно, я договорился, вам профилактику сделают. В качестве компенсации за потерянное время. Вы ведь не местный, как я понял? — спрашивает он.
— Да, приехал к приятелю.
— Значит, подождете?
— Раз другого выхода нет…
Лысоголовый всем своим видом показывает, что другого выхода
— Скажите, откуда я могу позвонить?
— Там, справа на стене, телефон, — он машет в сторону открытой двери.
Седьмой час. У меня мало надежд застать Эдгара на работе. Но три долгих гудка, и он снимает трубку.
— Привет, — говорю я, — хочу свалиться тебе на голову.
— Слушай, — Эдгар немного растягивает гласные, — я совсем недавно тебя вспоминал. Это хорошо, что ты приехал.
— Собираюсь погостить до понедельника. Найдешь мне приют?
— Не волнуйся, что-нибудь придумаю. Где ты находишься?
Я объяснил.
— Слушай, тогда садись на пятый автобус. Через три остановки буду тебя ждать. Еще успеем выпить по чашечке кофе…
На прощанье Гоша сигналит, снова вспугнув чьи-то быстрые крылья, и говорит:
— Если заскучаете, приходите на стадион. Теннисные корты, тренажеры, сауна. Охрану я предупрежу, скажите им — Георгий Васнецов пригласил. Я — помощник мэра по спорту и туризму.
Выхожу через ржавые ворота и на мгновение останавливаюсь. Город обволакивал меня, как полуденный сон. Он приникал к земле здесь, на окраине, повторяя своими улицами изгибы оврагов, таившихся под зарослями серой крапивы, и где-то там, ближе к центру, вставал на четвереньки блочными многоэтажками. Кривая улица карабкалась на пригорок, а на углу стояла обезглавленная церковь красного кирпича, с заколоченными фанерой окнами и безысходной вывеской: «Склад».
К краснокирпичной стене прилепилась покосившаяся палатка, в которой торговали сигаретами и всякой ерундой.
В автобусе нещадно наступали на ноги и просили прокомпостировать талоны.
Город вливался в меня своими голосами.
— Он, говорит, артист, а сам всю жизнь в клубе, на баяне…
— Разве датская колбаса — это колбаса? А окорок? Где вы раньше видели окорок без жира?
— Да куда ты со своей сумкой прешь? Не на митинге…
— Доктор, объясняю, это не грыжа. Откуда ей взяться, грыже-то…
— Вы, гражданин, локти при себе держите… Что значит, вам моя грудь мешает? Никому не мешает, одному ему…
— Говорят, на фабрике зарплату хозяйственным мылом выдают… Теперь будут мылом закусывать, без всякого предварительного застирывания…
Город возвращался с работы по домам, квартирам, коммуналкам, койкам в общежитиях, чтобы затаиться до утра. Он обволакивал меня и сам оставался бесстрастным…
Через четверть часа мы уже сидели под продуваемым ветром полосатым тентом летнего кафе. Еще только смеркалось и сквозь поредевшие узоры деревьев проглядывал раскаленный шар заходящего солнца.