Предвестники табора
Шрифт:
А может, она решила наказать за то, о чем еще не подозревала и узнает в будущем? О Боже, эти мысли не доведут до добра…
Она прошла мимо Ольки, окликнув ее; затем остановилась в метре позади.
— Оля, ты меня слышала или нет?
— Что?
— Домой… Ну-ка быстро! Я тебя все дома не могла отыскать, ждала пока появисся и вот нате-ка объявилась. Ну-ка пошли!
— А что случилось?
— Быстро, я сказала, — бабушка даже сделала короткий взмах рукой.
Никогда еще я не видел, чтобы это доброе существо…
— Твоя бабушка сердится на тебя? — спросил
— Иногда.
На последнем слоге Олька чуть повысила голос, затем развернулась и пошла следом за бабушкой; они скрылись за воротами.
Больше я никогда не видел Ольку… ………………………………………
…………………………………………………………………………………………
Излишне говорить, что этот эпизод выбил всех нас из колеи. А Пашка — тот просто-напросто был повергнут в шок; мне даже забавно стало.
Мишка с сокрушенным видом снова — как и тогда, когда мы были на проезде, — присел на корточки, одной рукой взялся за подбородок, другую освободил, положив тетрадь на согнутое колено, и принялся чертить мизинцем круг на земле; медленно, медленно, по часовой стрелке, против… Словно старался то рассеять, то, напротив, усугубить дурное расположение духа. Свою сокрушенность, а еще вернее — сокрушение.
Минуты через три собрание закончилось. (Никто из садоводов даже не предложил переизбрать Страханова).
Все разошлись.
Мишка так и не двинулся с места, а все сидел на корточках и рисовал круг. И все мы (даже Серж, наверное, в глубине души — ведь он тоже перестал подгонять) были благодарны Мишке за этот исход.
Эпизод 10
ФЛЮГЕР БЕСНУЕТСЯ
Глубокая ночь.
Сквозь неспокойную тьму, в недрах которой медленно распределяются теряющие густоту клочья тумана, начинают прорезаться два серебристых кольца, соединенные друг с другом тонкой перемычкой.
Поначалу их блеск набирает остроту, становясь едва ли не ослепительным, однако потом его сила притухает; вот уже он ровный и тусклый. И как только эта анимационная деталь останавливается, сразу же вспыхивает еще одна (как декорация на театральной сцене, в определенный момент выхваченная прожектором): сиреневый куст; его листья словно усеяны кусочками битого стекла — замораживающее сияние луны.
Стрекот цикад усиливается.
Перфильев опускает бинокль и смотрит на часы.
Без пяти три.
Ранее он всего однажды наблюдал за тем, как «протекает дело», — в самый первый раз, когда совсем еще не знал этих ребят, — но сегодня особенный случай: во-первых, выходные, во-вторых, это неспокойный проезд и неспокойные люди: Родионова, Мишка, Макс Кириллов и все прочие, — Перфильев, однако, мысленно принимается утешать себя, что в три часа ночи никаких помех возникнуть не должно.
Да, игра становится слишком рискованной!
И все же «не дать этим чертовым тупарям никакой наводки… они меня после последнего раза живьем бы съели… ну уж нет! Зато если проколятся, так им и надо. А если сдадут… да кто им поверит?.. Ну
Перфильев поднимает бинокль, смотрит в него секунд пять, затем снова опускает.
«Все-таки я слишком далеко… если что не так, минут семь придется бежать, не меньше… ну и что, что ты сделаешь? Если их кто увидит, сам же голову в песок и спрячет… Зачем ты вообще сюда пришел?»
Перфильев знает, зачем он пришел, но боится в этом признаться — даже самому себе.
«Нет-нет, этого не случится. Все будет в порядке», — поспешно твердит себе он.
Смотрит в бинокль — на лукаевский участок.
«Да где же они, черт их дери?!.. Ах вот, кажется… Они! И впрямь они!..»
Перфильев вертит колесико, чтобы немного отдалить изображение и посмотреть, нет ли кого еще на проезде — не дай Бог.
И вдруг замечает кое-что необычное: флюгер на участке Оли Бердниковой, он вращается настолько сильно, едва ли не беснуется, и платок подпрыгивает на оси и снова садится.
Пчела.
Ночь тихая — ветер едва уловим.
Перфильев так удивлен, что даже произносит негромко:
— Это что еще такое, черт возьми?..
И вдруг весь напрягается и даже подается вперед.
Утром, часов в одиннадцать, Марья Ильинична будет стучаться к своей правнучке: «Оля, ты почему так долго спишь? Чего не открываешь?.. Оля! Обиделась что ль на меня, я не поняла? Ну что, разве не за дело я тебя, скаж?..»
Спустя полминуты она обнаружит, что дверь отворена, кровать не застелена; Олина одежда висит на стуле.
Эпизод 11
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
(Рассказывает Максим Кириллов)
Сидя за обеденным столом (моя чашка с чаем давно пустовала), я вслушивался в отголоски разговора, долетавшие до меня с улицы через открытую форточку, — вместе с утренним солнечным светом, холодным и серебристым.
Говорили мать и дядя Вадик, довольно взволнованно, а иногда даже наперебой, — это чем-то походило на торопливое совещание, и я очень быстро понял, что что-то неладно, но благоразумно призвал себя сидеть на месте и слушать дальше — если только выбегу на улицу или каким-то другим образом обнаружу свое присутствие, сразу же меня развернут обратно в дом и с чрезвычайной аккуратностью позаботятся о том, чтобы я или ничего не узнал или, во всяком случае, узнал как можно меньше.
Мне оставалось только сидеть как мышь и подслушивать.
Мишка находился к разговору значительно ближе — стоя, по всей видимости, рядом с отцом, он пару раз старался встрять, но моя мать сразу же затыкала его. «…И вообще не лезь, лучше иди отсюда», — прибавила она на вторую его попытку, после чего Мишка примолк окончательно, а то еще его отец присоединился бы и тогда Мишкиному присутствию тотчас наступил бы конец.
Я сумел расслышать примерно следующее:
Мать… Так что, я не понимаю, она ее и не видела сегодня?