Прекрасная Габриэль
Шрифт:
Однако, если он не солгал, что делать? Надо признаться, что обсуждение такой щекотливой проблемы было нелегко среди разговора за ужином. Но король был не новичок. Он часто вел переговоры более сложные, а при короле Карле IX и при королеве Екатерине Медичи можно было выучиться в хорошей школе.
Генрих придумал средство за десертом. Он вспомнил, что комнаты Антрагов были назначены Берингеном в конце коридора, доходившего до комнат герцогини. Эта предосторожность благоразумного Берингена позволяла королю, в случае надобности, встретиться с кем-нибудь в этом коридоре, не удивив никого. Коридор
В ожидании вдохновения, Генрих решился не делать огласки, даже не ходить к Габриэль, как он мог бы это сделать не выдав себя, потому что он объявил о своем посещении до чтения записки и потому что это посещение оправдывалось нездоровьем герцогини. Он решился также не говорить об Анриэтте, сделать вид, будто забыл о ней; эта решительная нейтральность собьет с толку шпионов, если они находились за столом и захотели бы наблюдать за действием записки. Генрих, обрадовавшись, что спас таким образом свое достоинство и той женщины, на которой он хотел жениться, даже новой любовницы, устремил все свои способности на выбор поверенного.
Вышли из-за стола, и уже опираясь на руку Крильона, король хотел рассказать свое недоумение и поручить исполнение своего плана этому верному другу, но он подумал, что поручение это было ниже такого человека и требовало больше гибкости, чем рыцарства. Крильон был бы слишком мужествен и мало хитер; в настоящем обстоятельстве нужно было присутствие духа, решительное сердце и крепкая рука, и все это в человеке неизвестном. Глаза короля остановились тогда на Понти, который на этот раз, навытяжку и с блестящими глазами, стоял на своем посту, когда король проходил по галерее, возвращаясь в свою комнату. Встретившись глазами с Понти, Генрих угадал, что он нашел нужного ему человека, и остановился. Обратившись к присутствующим, он сказал:
— Мы будем играть, господа. Оставим спать больных дам, которым нужно отдохновение. Я это говорю для вас, граф Овернский; пожелайте от меня вашей матери и вашей сестре спокойной ночи. Прощайте, граф д’Антраг. Я говорю это также и нашей возлюбленной герцогине, которая уезжает завтра рано утром говеть в Париж; не так ли, Замет?
— В котором часу, государь?
— Вечером она будет у тебя.
— Итак, я уеду сегодня же, государь, все приготовить, чтобы герцогиня не слишком жаловалась на мое смиренное гостеприимство.
— Поезжай. Приготовляйте денежки, господа, я намерен вас обыграть сегодня, — прибавил король с улыбкой более меланхолической, чем насмешливой, потому что невольно подумал о пословице, приписывающей счастье игроку несчастному в любви. — А! вот мой гвардеец проснулся, — прибавил Генрих, пропуская присутствующих, — продолжайте идти, господа, я должен утешить этого бедного гвардейца в сделанной им ошибке. Ступайте, я вас догоню.
Он подошел к Понти. Оба стояли одни среди галереи, паж вдали держал свечи. Никто не мог слышать. Король начал тихо говорить на ухо гвардейцу, умные глаза которого обнаружили более преданности, нежели удивления.
— Ты
— Совершенно.
— Ты думаешь, что можешь успеть?
— Ручаюсь.
— Бдительный, как кошка, немой, как рыба?
— Точно так, государь.
— Но если тебе станут сопротивляться, если от тебя ускользнут, ты, кажется, не очень силен?
— Пусть на это не полагаются, я сегодня не в духе.
— Будь осторожен. Вот ключ, необходимый для тебя. Ступай. Я не лягу, пока ты не отдашь мне отчет.
Король вложил ключ в руку Понти и пошел играть в свой кабинет.
Глава 76
ЛЮБОВЬ
Грациенна провела Эсперанса в комнату, обитую фиолетовым штофом с большими цветами. Мебель была эбеновая или из слоновой кости, а некоторая из чеканного серебра, как было в моде в Италии в ту эпоху, когда искусство не считало унизительным способствовать к пользе жизни. Уголья горели в камине из красного мрамора, поддерживаемого белыми кариатидами. Золотая лампа спускалась с потолка на трех длинных цепях из того же металла. Это был подарок Карла Пятого Франциску Первому. Две чудные картины Рафаэля и Леонардо да Винчи, образцовые произведения, стоившие вдвое дороже золотой лампы, сияли в своих рамках со спокойной и благородной свежестью бессмертия.
Эсперанс бросил рассеянный взгляд на эти чудеса. Он смотрел на портьеру, из-под которой должна была явиться Габриэль. Грациенна ударила в колокол и поспешно ушла. Скоро шум быстрых шагов заставил задрожать душу молодого человека, зашумела толстая материя, и портьера приподнялась. Габриэль подбежала, бледная от радости, а на ее глазах, на ее кротких глазах сверкали слезы, как жемчужины. Она раскрыла объятия, призывая Эсперанса, и долго прижимала его к сердцу, и ни он, ни она не имели ни силы, ни охоты произнести ни одного слова, Однако она взяла за руку своего друга и растроганными глазами смотрела на опустошения, которые столько горестей запечатлели на этой безукоризненной красоте. Он улыбался и упивался счастьем смотреть на нее. Она первая прервала это очаровательное молчание.
— Прежде всего, — сказала она, — не беспокойтесь. Это место, самое опасное по наружности, на самом деле самое безопасное, потому что только сюда наши шпионы не могут пробраться. Над нами комната Грациенны. В моих комнатах нет слуг, которые думают, что я в постели, и ужинают. Я могу опасаться только посещения короля, но он сам ужинает и о каждом его шаге мне скажет Грациенна за четверть часа до того, как кто-нибудь может прийти сюда. Если король придет сюда после ужина, как он велел сказать через Берингена, вы успеете десять раз пройти к Грациенне по лестнице из моей спальной.
— Притом, — отвечал Эсперанс, сжимая руки Габриэль, — король ужинает долго после охоты, и меня, вероятно, уже не будет у вас, когда он кончит.
— Это все равно, — перебила Габриэль. — Я должна сказать вам так много, что минуты, как бы продолжительны они ни были, все-таки покажутся нам слишком коротки.
— Ничто не может сравниться с важностью того, что я должен сообщить вам, моя Габриэль. Если бы вы не назначили мне свидания вчера, я сегодня утром попросил бы у вас аудиенции.