Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Церемония объявлена в Сен-Дени в воскресенье. Завтра короля запрут в крепость.
— Вы? — вскричал брат Робер.
— О нет! Я даже и не буду пробовать, но его друзья сделают это.
— Его запрут друзья?
— Его друзья-гугеноты. Да, взбесившись на слухи, которые ходят об отречении их начальника, они составили заговор и похищают его сегодня из убежища, выбранного им у его новой любовницы Габриэль д’Эстре.
— Они догадались.
— Их научили. Они похитят Генриха Четвертого, будут стеречь его, чтобы не допустить
— Это очень замысловато, — перевел Робер, — извлекать пользу из друзей врага! Уверены ли вы, что гугеноты похитят короля до отречения?
— Его конвой возьмется за это, он призвал из Шату отряд для защиты его любовных поездок. Наш Беарнец — большой волокита. Ну, его защитят так, что он не подвергнется никакому риску.
Брат Робер поднял глаза к потолку, перекладины которого затрещали.
— Я вижу, что меры герцогини хорошо приняты, — сказал он, как бы повинуясь палочке Горанфло. — Но, подержав Генриха в плену, гугеноты возвратят ему свободу, хоть только для того, чтобы дать сражение, хоть только для того, чтобы осадить Париж; вы ведь предвидели тот случай, когда он будет осаждать Париж, не правда ли, герцогиня?
— Да, преподобный приор.
— И тот случай даже, когда он возьмет Париж?
— Я этого не предвидела. Генрих Третий осаждал Париж, как я, Генрих Четвертый будет осаждать, может быть, и не возьмет его.
— А! — сказал брат Робер звучным голосом, раздавшимся до самых сводов. — Это потому, что между Парижем и Генрихом Третьим встретилось…
— Событие в Сен-Клу.
— Да, герцогиня, а в окрестностях столицы есть только один Сен-Клу.
— Это вероятно, но то, что сделалось в Сен-Клу, может сделаться и в другом месте.
Тут герцогиня дружески поклонилась Горанфло и сказала:
— Не сердитесь на меня. Я потеряла голову вследствие моей ссоры с моим братом Майенном. Если бы вы знали, как я смутилась, когда сегодня утром он вошел ко мне с этим проклятым испанским трактатом в руках. Но вы правы; эта Испания нам изменяет и, может быть, вступила в заговор с Беарнцем, для того чтобы ослабить меня.
— Это моя мысль, — сказал брат Робер.
— Ну, будьте спокойны, — прибавила герцогиня. — Беарнец не будет царствовать, хоть бы он вступил в союз с двадцатью Филиппами Вторыми; он не будет царствовать, даю вам слово.
— Э! Э! — сказал брат Робер, переводя этим сомнением знак Горанфло. — Если он отречется, если он возьмет Париж…
— Его гугеноты помешают ему отречься, а события в Сен-Клу помешают ему взять город; если все это не удастся, у нас останется еще кое-что другое… что я сохраняю вот тут! — сказала она, дотронувшись до своего лба с адской улыбкой. — Нечто такое, что заставит вас переменить ваше неблагоприятное мнение о женщинах. Прощайте, любезный приор; мы объяснились, мы опять добрые друзья.
Лицо Горанфло приняло выражение испуга, делавшее мало чести варенью герцогини Монпансье, что заставило засмеяться исподтишка брата Робера. Говорящий брат проводил герцогиню до дверей; она отдала приказание, и, улыбаясь низенькому, белокурому молодому человеку, который ждал ее в углу с испанцами, эта сирена сказала с задорной фамильярностью:
— Помогите мне сесть на лошадь, месье Шатель.
Новый фаворит бросился, покраснев от удовольствия, подставить свою руку герцогине.
— Кто этот молодой дворянин? — спросил брат Робер у конюшего.
— Это не дворянин, а сын лавочника, который продает материю герцогине.
Брат Робер молча улыбнулся в свою очередь и пристально посмотрел на молодого человека, комкая в руках новый кусок воска, который он начал обделывать своей стекой.
Глава 23
КАК ГЕНРИХ ВЫРВАЛСЯ ОТ ГУГЕНОТОВ И КАК ГАБРИЭЛЬ ВЫРВАЛАСЬ ОТ КОРОЛЯ
Молчание царствовало у приора. Герцогиня уже уехала из монастыря, а король и Крильон, наклонившись к полу верхней комнаты, еще слушали с изумлением. Крильон крутил усы, Генрих сидел на кресле.
— Я думаю, государь, — сказал кавалер, — что я еще успею догнать эту злодейку и сломать ей здоровую ногу. О чем вы думаете, зачем вы не говорите?
— Я думаю, какие это добрые монахи, — сказал король с умилением. — Люди, право, гораздо лучше, чем о них думают.
— Мужчины, может быть, но не женщины. Я полагаю, государь, что мы не заснем, между тем как лигеры действуют.
— Нет, надо будет проверить то, что она сказала о намерениях моего конвоя… Перейдем к тому, что нужнее.
Только что король кончил эти слова, как в дверь из коридора сильно постучались. Крильон пошел отворить, и явился Понти. Он был взволнован, красен. Чтобы он не приметил короля, Крильон не совсем отворил дверь и не давал гвардейцу заглянуть в комнату.
— Ну, — сказал он, — конвой едет?
— Едет. Только это не отряд в восемь человек, а целая армия, если я не ошибаюсь.
— Как целая армия? — вскричал Крильон между тем как внимательный король прислушивался и приближался к двери, чтобы лучше слышать.
— Я насчитал, по крайней мере, восемьдесят всадников, — отвечал Понти, — они едут небольшими группами по берегу реки.
— Наши всадники?
— Наши. Но вот странно, все гугеноты, точно на подбор.
Крильон вздрогнул и украдкой взглянул на короля.
— А ла Варенн?
— Его там нет.
— Что же ты сказал?
— Я попросил первый отряд направиться к монастырю от вашего имени. Тогда один всадник, которого я не знаю, вскричал: «Если кавалер де Крильон там, стало быть, и король тоже там». Это правда, полковник, — прибавил Понти, — что король в монастыре?