Прекрасная Габриэль

Маке Огюст

Брат Робер запер дверь на засов и поднялся по лестнице с безмолвной улыбкой.

Глава 27

ОТРЕЧЕНИЕ

Воскресенье 25 июля 1593 был великий день для Франции.

С самого рассвета слышался звон колоколов в Сен-Дени.

Верховые встречались на всех дорогах, развозя записки по всем селам до самых ворот Парижа, уведомляя народ об отречении короля и приглашая каждого от имени его величества присутствовать в Сен-Дени при этой церемонии, без паспортов и всяких

формальностей, гарантируя всем свободу и безопасность.

Надо было видеть поспешность, удивление и радость тех, которые получили записки или слышали приглашение королевских курьеров.

В Париже, по приказанию герцогини Монпансье, заперты были ворота, и каждому парижанину, кто бы он ни был, было запрещено идти в Сен-Дени под опасением самого строгого наказания. Однако многие из тех смельчаков, которые ничем не рискуют и не боятся ничего, даже виселицы, когда дело идет о любопытном зрелище, решились перелезть через стены, через проломы, так что за Парижем со всех концов огромного города виднелись толпы мужчин и женщин, которые смеялись, пели, прыгали от радости и поддразнивали своей многочисленностью испанских солдат и лигеров, которые с бешенством смотрели на них с высоты стен.

Если желание присутствовать при церемонии влекло парижан в Сен-Дени, оно было тем более сильно в той полосе, которая простиралась от Сен-Жермена и Понтуаза до аббатства Догобер. Повсюду приглашенные королем мужчины и женщины в праздничной одежде, таща детей на ослах или в повозках, ехали из сел и деревень.

В замке Ормессон, у Антрагов, с шести часов утра ждали лошади, оседланные и взнузданные, на большом дворе; они как будто с презрением смотрели на лошадь, вспотевшую и запыленную, которая только что приехала и еще пыхтела. Пажи и лакеи, богато одетые, оканчивали свой туалет. Ждали для отъезда только владетельницу замка, еще не выходившую из своей уборной, где три горничные воевали против ее сорока пяти лет.

Д’Антраг, лучезарный, как солнце, вышел первый, чтоб взглянуть на экипажи. Он остался доволен и направился к павильону посмотреть, может ли он остаться также доволен и дочерью.

Дорогою под деревьями, в десяти шагах от павильона, он очутился лицом к лицу с ла Раме, в охотничьем костюме, как всегда. Молодой человек, бледнее и свирепее обыкновенного, поклонился д’Антрагу, не смотря на него.

— Здравствуйте, ла Раме, — сказал отец Анриэтты. — Вы так рано в Ормессоне! Разве и вы также, такой отъявленный лигер, обратились, если едете смотреть на обращение короля?

Ла Раме закусил свои тонкие губы.

— Я вовсе не обратился, — отвечал он, — и не желаю присутствовать при этом обращении, о котором вы изволите мне говорить. Мадам д’Антраг поручила мне привезти ей известие о моем отце, и я привез. Я совсем не знал, что вы будете присутствовать при церемонии ренегата в Сен-Дени.

— Послушайте, ла Раме, — с гневом сказал д’Антраг, — вы наш друг по милости вашего отца, которого любим моя жена и я, но я предупреждаю

вас, что ваши слова отзываются лигером самым нестерпимым образом.

— Я думал, — сказал ла Раме, позеленев от досады, — что вы сами были лигером две недели тому назад.

— Это не ваше дело. Я теперь не лигер. Я люблю мою родину и служу моему Богу. Я держался оппозиции против еретика, а теперь не имею права употреблять ее против католического государя. Теперь оставайтесь лигером, сколько хотите, но не компрометируйте моего дома.

Ла Раме поклонился, трепеща от бешенства; глаза его убили бы д’Антрага, если бы презрение могло убивать. Тот продолжал идти к лестнице Анриэтты.

— Если вы ищете мадам д’Антраг, — сказал он ла Раме, — вы здесь не найдете ее.

— Я думал, что она у мадемуазель Анриэтты, — прошептал ла Раме, — извините.

Он уходил, когда на верху лестницы показалась Анриэтта.

— Здравствуйте, папа, — сказала она, спускаясь осторожно, чтоб не запутаться в складках своей амазонки, которую поддерживали паж и горничная.

При звуке этого голоса ла Раме остался как бы пригвожденный к земле, и все Антраги на свете, с их оскорблениями и политическими мнениями, не могли бы заставить его отступить ни на шаг.

Анриэтта сияла нарядом и красотой. Ее серое атласное платье, вышитое золотом, небольшая красная бархатная шляпка с белым пером, маленькие ножки в красных атласных ботинках заставили отца вскрикнуть от удовольствия, а у ла Раме вызвали глухой рев восторга.

— Ты хороша, очень хороша, Анриэтта, — сказал д’Антраг, — надень немножко больше набок шляпку, это придаст глазам больше живости. Я нахожу тебя бледной.

Анриэтта приметила ла Раме. Вся веселость исчезла с ее физиономии. Она бросила длинный взгляд на молодого человека и сделала ему серьезный поклон. Его жадное созерцание выпрашивало этого поклона и этого взгляда.

— Твоя мать должна быть готова, пойдем за нею, — сказал д’Антраг, который дорогой примечал каждую складку и каждую подробность туалета до такой степени, что поправил на плече дочери шнурки, запутавшиеся между собой.

Ла Раме был забыт. Анриэтта шла облитая солнцем, упоенная гордостью, вдыхая вместе с душистым воздухом лилий и жасминов говор восторга, раздававшийся на пути ее в рядах поселян и слуг, прибежавших насладиться этим зрелищем.

Д’Антраг оставил на минуту дочь, чтоб пойти узнать о матери. Ла Раме воспользовался этой минутой, чтоб подойти к Анриэтте и сказать ей:

— Вы, кажется, не ждали меня сегодня?

Она покраснела и нахмурила лоб с досадой и нетерпением.

— Зачем мне вас ждать? — сказала она.

— Может быть, было бы человеколюбиво предупредить меня. Я приготовился бы, я позаботился бы не испортить вашу кавалькаду.

— Я не могла думать, чтобы такой отъявленный лигер решился поехать сегодня в Сен-Дени.

— Вы знаете, — сказал ла Раме выразительно, — что для вас я всегда решаюсь на все.