Прекрасная и неистовая Элизабет
Шрифт:
Наконец она появилась, высокая, величественная, с розовым лицом, римским подбородком, шарообразным бюстом, выпирающим над животом, затянутым в корсет. Крупный завиток светло-каштановых волос спадал на ее высокий и гладкий лоб. У нее были мягкие и красивые волосы. По возвращении из свадебного путешествия Элизабет при всех восхитилась ими, что, впрочем, не вызвало радости у Мази. Позже Патрис открыл своей молодой супруге секрет: Мази носила парик. С тех пор Элизабет не могла видеть старую даму без опасения, что та каким-нибудь неловким движением сдвинет на бок этот постижерский шедевр. Патрис и Элизабет встали при ее появлении. Мази подставила свои свежие
— Что нового?
Нового ничего никогда не было, да, впрочем, она презирала все, что могло бы изменить ее привычки и нарушить размеренное течение ее жизни. По словам Патриса, было просто чудом то, что она как-то сразу приняла появление в ее семье молодой женщины. На первый завтрак мадам Монастье и Мази пили чай с лимоном. Элизабет осталась верпа кофе с молоком. Патрис, которому надо было укрепить здоровье, выпивал каждое утро большую кружку какао. Мадам Монастье сама намазывала ему тосты маслом. Под неусыпным вниманием матери и бабушки он съедал завтрак с видом рассеянного ребенка.
— О чем ты думаешь, Патрис? — спросила Мази.
Что за вопрос? Он думал о своем концерте, написав всего лишь несколько первых тактов. О нем говорили как о произведении, которое в завершенном виде принесет славу ее автору. Тема была навеяна Патрису снегом в Межеве. Впрочем, для него эта тема была лишь предлогом. Он презирал образную музыку и утверждал, что импрессионизм Дебюсси завел его подражателей в тупик. Это мнение сына огорчало его мать, которая вспоминала, что в молодости имела определенный успех, исполнив «Избранницу» в одном из салонов, в 1929 году: «Тогда нимб засветился над ее головой…»
Элизабет очень нравилось слушать, как Патрис говорил о своем искусстве, и она сожалела о том, что ее музыкальная необразованность не позволяла ей участвовать в тайне творчества.
— Мне хотелось бы, — говорил Патрис, — довести слушателя до такой степени восприимчивости, чтобы моя музыка являлась бы выражением его собственного ощущения, а не только моего…
Мази одобрила его кивком головы:
— Ты на правильном пути, мой мальчик. Ты поработаешь немного сегодня утром?
— Может быть… Не знаю… Пока я еще в поиске.
С того времени как Элизабет поселилась в Сен-Жермене, он все время находился в поиске, наигрывая и мечтая целыми днями. Мать и бабушка с уважением относились к этому вдохновенному безделью.
После завтрака Элизабет и Патрис вернулись к себе в комнату. Он помог жене застелить постель и, сев за стол, стал просматривать музыкальный журнал. В это время Элизабет без особого энтузиазма вытирала с мебели пыль. Она в свое время настояла на том, чтобы молодая Евлалия согласилась передать ей эту работу, а теперь была вынуждена признать, что домашние заботы наводили на нее скуку. Да и как могло быть иначе, если она чувствовала себя временным жильцом в этой торжественной комнате, обставленной по вкусу Мази? Потемневшие парчовые обои, эстампы, альков с фигурками а-ля античный Рим, пузатый комод, кресла с гнутыми ножками, несколько маленьких столиков и банкеток — все здесь говорило о старости, живущей в дряхлеющей роскоши.
— Тебе не кажется, что мы все-таки могли бы убрать кое-какую мебель, чтобы подчеркнуть красоту другой? — спросила Элизабет.
— Даже и не мечтай! — воскликнул Патрис. — Мази разозлится. Она выбрала для нас самое лучшее, чтобы поставить здесь, и все делала с такой любовью!
— Может быть, но ведь не она же живет в этой комнате. Когда я смотрю на
Патрис не стал сморить с ней и вновь погрузился в чтение журнала. Молодая Евлалия принесла почту: письмо Элизабет (Пьер и Амелия беспокоились, что от их дочери не было известий вот уже восемь дней) и письмо Патрису. Он пробежал его глазами, положил на стол, снова взял и проворчал:
— Вот это да! Ты знаешь, кто мне пишет? Шарль Бретилло, товарищ по лицею, которого я не видел два года. Он занялся постановками фильмов и спрашивает меня, не хотел бы я сочинить музыку для документального фильма, который он недавно снял в Савойе.
— Это великолепно! — воскликнула Элизабет.
— Сразу видно, что ты не знаешь Бретилло, — ответил Патрис. — Это очень милый парень, но любит пускать пыль в глаза. Горячая голова…
— Ну и что, если у него талант? — спросила Элизабет.
— Просто его отец кинорежиссер и он продвигает его в этом деле. Без него, я уверен, он ничего бы не добился.
— Но он уже снимал другие фильмы?
— Кажется, два короткометражных.
— Ты их видел?
— Нет.
— Тогда как ты можешь говорить, что без своего отца он ничего не добился бы? Покажи-ка, что он пишет.
Патрис протянул ей письмо.
«Бонжур, Патрис!
Спешу уведомить тебя, что я только что закончил снимать документальный фильм о церквях Савойи по заказу «Косина», фирмы моего отца. Это хорошая работа, которая, я в этом уверен, наделает шуму в кинематографических кругах. Что касается музыки, я мог бы обратиться к более или менее известным профессионалам, но я предпочитаю новое имя. Впрочем, признаюсь, что несколько стеснен в своем бюджете. Так вот, я вспомнил о тебе. Последний раз, когда ты был у нас дома, ты ошеломляюще импровизировал на фортепиано. Поэтому я уверен, что ты сможешь без особых усилий сочинить что-нибудь замечательное для моего фильма. Это позволит тебе заработать немного денег и, в случае успеха, получить другие заказы. С нетерпением жду от тебя ответа: катушки с пленкой уже в монтажной. У тебя есть телефон? Я не нашел твоего номера в справочнике. Если хочешь увидеться со мной, то по утрам я всегда дома, а во второй половине дня — в конторе, адрес и телефон которой на титуле этого листка бумаги. До скорого, старик, в надежде на дружеское и плодотворное сотрудничество.
Шарль Бретилло».
Элизабет сложила листок и сказала:
— Надо согласиться, Патрис.
— Согласиться? — недовольно проворчал он. — Но, Элизабет, у меня есть другие дела…
— Твой концерт?.. Но ты же над ним не работаешь!
— Я думаю о нем…
— Ну так вот, ты будешь думать о нем немного поменьше в течение нескольких дней и напишешь музыку для этого фильма.
— Писать для фильмов — это не мое дело, — ответил он. — Когда сочиняешь для экрана, то в партитуре должны приниматься во внимание виды, монтажные листы и хронометрирование. Я не смогу творить свободно, потому что придется учитывать все это.
— Что ты знаешь об этом, Патрис? Ты так говоришь, потому что никогда не пробовал. Может быть, наоборот, трудности, которые придется преодолевать, воодушевят тебя?
— Сомневаюсь.
— Во всяком случае, ты должен обязательно ответить твоему товарищу, поблагодарить его, встретиться с ним и посмотреть его фильм.
— А потом?
— Если фильм плохой, ты откажешься. Если хороший, ты сядешь за работу.
Патрис долго смотрел на нее с отчаянием:
— Но, Элизабет, повторяю тебе, что я не смогу, что я только буду жалко барахтаться.