Прекрасный дом

Коуп Джек

— С тех пор как ты уехал, Том, он ежедневно бегал по поселку и все искал тебя.

Они вышли на открытую веранду. Воздух был неподвижен, пахло соснами и эвкалиптами, как будто лето нагрузило их слишком большим запасом смолы и они выдыхали ее в осеннюю ночь. Он обнял ее, чувствуя тугую округлость ее груди. Целуя ее, он вдыхал аромат ее дыхания, слабого и нежного, как белые лесные ирисы, растущие в ущельях. Том стоял в выбеленном углу веранды, а она сняла с себя мундир кавалерийского полка Ройстона и бросила его на каменные ступени, где он и пропитывался предрассветной росой.

Паника прекратилась. На следующее утро в легкой двухместной коляске они проезжали мимо запряженных

волами фургонов, повозок и двуколок, возвращавшихся на фермы. Лошадьми и волами правили то пожилые фермеры, то молодые кавалеристы, которые прибыли накануне по демобилизации, но еще не успели снять свою форму, то кучера-зулусы — эти шагали рядом с повозкой в своих набедренных повязках и с длинными бамбуковыми кнутами на плече. В фургонах сидели черные няньки, чьи обязанности заключались в присмотре за белыми детьми. На одной повозке девушка-зулуска в вылинявшем синем платье и белом переднике держала на руках спящего золотоволосого ребенка лет двух.

Дорога была узка, и встречные останавливались, пропуская Тома и Линду. Мужчины отпускали шутки по адресу майора Гаспара — они называли его Джеком Исчадием Ада. Их, казалось, охватил безудержный оптимизм, и некоторые даже клялись, что Джек Исчадие Ада сам придумал восстание зулусов, чтобы заработать медаль. Возле проволочных заграждений они встретили Эмму Мимприсс. Она сидела в ландо одна, а лошадьми правил Мбазо. Она приветливо поздоровалась с ними, но Том заметил выражение жадного любопытстве, на ее лице.

— Увидимся позднее, Эмма, — сказал Том.

Беспокойный взгляд ее карих глаз метнулся к мешкам, сложенным в ящике для багажа.

— Пожалуйста, приезжайте к завтраку, — сказала она, улыбаясь. — Будет только наша семья, больше никого.

— Теперь наша очередь пригласить тебя, Эмма.

— Чудесно. Жду приглашения.

Линда не отрывала глаз от пыльной улицы, заваленной невообразимым хламом и перерезанной в дальнем конце еще одним проволочным заграждением.

Том обратился к Мбазо по-зулусски — его родственница не знала этого языка:

— Когда закончишь дела в большом доме, бери лошадь и поскорее возвращайся сюда. Найдешь меня в магистрате.

— Я приеду.

— До свиданья, Эмма.

— Au revoir, — ответила она, кивнув головой, и добавила: — Дорогие дети.

В магистрате, который помещался в задней комнате полицейского участка, они застали клерка из Питермарицбурга; он временно исполнял обязанности судьи и теперь был совершенно подавлен сложностью вставшей перед ним задачи — зарегистрировать брак по особому разрешению, да еще без предварительного заявления, да еще по требованию человека, принадлежащего к столь известной фамилии. Его беспокоило и отсутствие свидетелей, но наконец вместе с Мбазо появился Тимми Малкэй, и Тимми пошел на почту, чтобы привести связиста Ферфилда. Оба вскоре вернулись с букетом красных и белых роз, которые нарвали в саду военного врача. Линда расцеловала Томми в обе щеки, и он на секунду испугался, что она вот-вот заплачет, но она была слишком счастлива, чтобы плакать. Она смотрела на Тома из-за букета; глаза ее, казалось, были напоены светом, а щеки пылали. В ожидании официальной процедуры они написали письма Оуме, оому Стоффелю и мистеру Эрскину. Линде было грустно оттого, что рядом нет Оумы, но ведь той непременно захотелось бы устроить пышное празднество, на которое съехались бы сотни друзей со всей округи, с обильными яствами, с персиковым и вишневым ликерами, домашними наливками, бесконечными увеселениями, шутками, танцами и так далее, и все это длилось бы целую ночь. Пожалуй, даже лучше, что старуха не увидит столь скромной церемонии, которая ее, конечно, разочаровала бы. Линда писала:

«Я бесконечно счастлива, любимая моя Оума. Я не могу себе представить, что сердце женщины может быть исполнено большего восторга,

чем нынче мое. Я не заслужила такого счастья. Я расскажу тебе все подробно, когда вернусь из Берга. Да хранит бог тебя и дорогого оома Стоффеля в добром здоровье и благополучии»…

Временный судья кое-как довел до конца церемонию гражданского брака, пожал им обоим руки и сказал:

— Желаю вам счастья… Желаю вам счастья.

На этом все закончилось, и они вышли на залитую утренним солнцем улицу. Том сказал своим солдатам, где его разыскать, если что-нибудь случится.

— Ничего не случится, — возразил Тимми. — Мы постараемся вас не беспокоить… хотя бы с месяц.

Мбазо послали вперед привести в порядок горный домик, развести огонь и выковырять осиные гнезда. Он поднял руку, приветствуя Тома по всем правилам: «Том-хранитель дороги, Тот, Перед Кем Отступает Преступник». Линду он назвал: «Инкосазана!» [22] , тем самым признавая в ней жену своего господина.

Они неторопливо двигались по красной глиняной дороге, держа курс на запад. Позади остался гигантский зубчатый хребет африканского нагорья, уходящий ущельями и заросшими кустарником расселинами в сторону жаркого Края Колючих Акаций. Оглянувшись с холма, они увидели бы далеко на горизонте, в легкой дымке тумана черные вершины Кудени и Нкандлы, эти рубежи богатой и обильной земли зулусов. Впереди каймой занавеса, свисающего с холодного неба, виднелись синие горы. Линда и Том остановились позавтракать в фермерском доме, скрытом среди высоких деревьев. Они уже миновали районы, охваченные паникой, и здесь фермер расспрашивал их с таким любопытством, словно молодая чета приехала совсем из другой страны.

22

Инкосазана — госпожа, жена вождя. — Примеч. автора.

Днем они снова ехали по плодородной равнине. В степи все бурно созревало, и зеленый цвет уже сменялся рыжеватыми красками. В некоторых местах жгли кустарник, чтобы проложить дорогу, столбы дыма неподвижно висели в воздухе, и полосы выжженных кустов казались черными бархатными лентами. Линда вспомнила мир, описанный Теккереем в «Ярмарке тщеславия», и спросила Тома, помнит ли он еще Англию. Он помнил, как играли в крокет на зеленых лужайках дети, помнил громадный вокзал, где под куполообразной стеклянной крышей дымили паровозы… Кто-то угостил его большим розовым леденцом.

— Тогда мне казалось, что я очень счастлив, — сказал он. — Я сначала думал, что причиной этому была моя мать, но она умерла, когда мне не было еще и двух лет, и я знаю ее только по фотографиям. Сюда она ни разу не приезжала. Эмма как-то сказала мне, что она была хрупкой женщиной и боялась даже думать о Черной Африке.

— Ты считаешь Англию своим домом?

— Нет, мне она кажется скорее школьным учебником по истории, — засмеялся он. — У меня вообще никогда не было ощущения, что я дома, — разве что в Парадизе, когда ты была там.

Горы, казалось, все удалялись, чтобы никогда больше не приблизиться. За одним рядом предгорий следовал другой, пока дорога не стала круто подниматься вверх, извиваясь среди лесистых ущелий. Наконец они приехали. Дом стоял в лощине небольшого плато; он был сложен из серого камня, с крытой камышом крышей и верандами со всех четырех сторон. Вокруг росли кедры, такие высокие, что они закрывали даже вид на горы. Заброшенная пашня спускалась со склона холма к ручью, окаймленному уже желтеющими ивами. Ферма была расположена на высоте почти в семь тысяч футов, и зима приходила туда рано; через несколько недель начнутся ночные заморозки, может налететь метель, которая укроет белой пеленой вершины гор и предгорье.