Преодолевая сопротивление
Шрифт:
Она прикрывает глаза, на ресницах мелкие капельки слёз поблескивают. Качает головой еле заметно.
– Я так устала. Смена тяжёлая была, парня доставили после аварии. Несколько травм в точности как у Максима, - она грустно вздыхает. – Но поговорим с тобой мы сегодня. Завтра я уже передумать могу, - она поднимается на ноги. – Сейчас, я только найду себе, что поесть, - открыв дверцу холодильника, она начинает в нем что-то искать.
– Юль, тебе сложно, наверное, жить тут. Давай мы…
Юля резко оборачивается и хмуро на меня смотрит, морща свой лоб.
– Прекрати, пожалуйста. Хотя бы сегодня не начинай. Я твои деньги не трогала. Ничего не потратила.
– Зря, я хочу чтобы вы с малышом ни в чем себе не отказывали. Это не откуп.
– Да уж, я это поняла сразу, как тебя тут увидела, -
– Я только адрес прописки твоей узнал. В остальном – как обещал. Здесь уже посвятили, к кому я в дом явился. Но, Юль, они очень нуждаются в общении. Даже не так. Они хотят обсудить горесть потери своей.
– Я виновата перед ними, как и перед мальчиками своими. С мамой Максима мы постоянно вспоминаем что-то, делимся. С Вячеславом Алексеевичем я не могу. Мне очень стыдно, - она открывает упаковку с творогом, который достала из холодильника секундами ранее. – Сейчас съем и пойдем в спальню.
Во мне растерянность нарастает. Чувствую себя подростком перед первым свиданием, не могу понять как вести себя с Юлей. Она кажется мне слишком хрупкой, ранимой. Одно лишнее слово и что-то в ней окончательно будет сломлено.
Помыв за нами посуду, Юля ведет меня в свою спальню. Условно свою. Попадая в комнату, я с первого взгляда понимаю, что ранее она принадлежала тому самому Максиму, о существование которого я недавно узнал. Сама по себе она безликая, в обставлена в серых тонах, но энергетика давит.
Юле нельзя здесь задерживаться. Для нее это слишком.
– Можешь кресло занять, - взмахом руки она указывает на желтый предмет мебели, стоящий около стены. – Оно моё. Из квартиры я только его забрала. Цвета солнца. Мне не хватает тепла.
Юля забирается на постель. Спиной упирается в изголовье, на колени подушку кладет, поверх нее ладошки свои устраивает.
– Сложно очень, Дим. Кроме семьи Максима и психиатра я ни с кем не обсуждала то, что случилось. Никто не знает, что внутри. Для всех, с виду, я обычная. Они не знают, что внутри мертвая.
Меня ужасом накрывает. Сердце бешено стучать начинает, Юля же наоборот очеловеченный камень превращается. Не дышит. Не моргает.
– Юль, не говори так. Ты не в чем не виновата, знаешь же это прекрасно, - говорю уверенно.
– Ты не понимаешь, Дим. Не понимаешь. Максим – единственный человек в моей жизни, который меня не предавал никогда. Только он, - Юля душит ртом, попутно губу верхнюю облизывая. – Самое раннее воспоминание из детства – годика в два, два с половиной. В детском доме говорили, что я это выдумала, но это точно было. Мама умерла, не знаю из-за чего. Мы с папой на кладбище были, а потом он меня отдал. Он плакал и говорил, что без мамы не справится. А я, опять же по моим ощущениям, его очень любила. Лева, по – хорошему тоже не предавал, но когда его забрали в семью, я очень расстроилась. За него рада была, за себя обидно было, - усмехается с легкой улыбкой. – Кто там дальше? Мама. Сейчас я и на нее не обижаюсь. Но в восемнадцать…, - подробностей, по какой причине она с мамой перестала общаться, раньше не рассказывала. Говорила, что семья у мамы новая образовалась. – Она с мужчиной познакомилась, младше её лет на восемь. Может быть она испугалась сама, может быть он ей что-то сказал. Но однажды я пришла со смены домой, я тогда в больнице работала уже, а мои вещи собраны. Она сказала, что могу в общежитии пожить, мол, она договорилась. Может и правда договорилась. При колледже моем было общежитие, но я туда не дошла. Сидела и рыдала в парке, как полоумная. Не вздумай меня жалеть, а то больше ничего не скажу. Ничего так не разрушает человека, как жалость, - Юля с серьезным выражением лица на меня смотрит, дескать, только попробуй. – В том парке меня Макс и нашёл. В прямом смысле. Мы с ним знакомы были, на уровне здравствуйте – до свидания. В одной больнице трудились. Но я даже имени его не помнила. Когда устраивалась, девочки рассказали, что он долгое время уже в отношениях. Я за ненадобностью и отсекла. Мыла я тогда операционные других бригад. Мы и после с ним в паре редко стояли, - от слов «они», «пара» меня коротит. – Так, на чем я остановилась? – Юля постукивает пальцами одной руки по тыльной стороне
– Ты просто всяза и пошла жить к мужчине? – в это мне ещё тяжелее поверить, чем в то, что она замужем была.
– Мне восемнадцать было, - она пожимает плечами. – Меня из дома выгнали. Конечно, пошла. Я и тогда была интровертом. Какая мне общага?!
– Так, а после двух месяцев?
– Нуу, - Юля глаза к потолку возводит. – Мы пару месяцев в отношениях были. Потом поженились. Сходили вдвоем в ЗАГС и расписались. Мама Макса долго на нас обижалась. Из минусов - это единственный. Мы с ним ни раза за четыре года не ругались. Он меня старше был на семь лет. Сдержанный, спокойный. Нам интересно вдвоем. Всё делали вместе. Чистили картошку одной сплошной спиралью, потом шили кожуру. У кого шов ровнее был, тот отдыхал, второй готовил, - вспоминает с улыбкой, пока меня ревностью, как кислотой заливает. – Чаще всего я готовила, а – то подумаешь ещё. Потом Мишенька родился. Максим с братом из-за чего-то повздорили. Мы тесно семьями общались, а когда я забеременела, они разговаривать стали только в доме родителей, чтобы маму не расстраивать. Я подумала, что они помирятся, если мы с честь Миши сыночка назовем. Макс не против был, нам обоим имя нравилось, - Юля начинает царапать свой большой палец, сама того не замечая. – Мишенька с желтушкой родился. Всех на третий день выписывали. А мы под лампой еще долго лежали. На пятый день мне сказали, что можно выписываться, а можно еще пару деньков полежать…, - Юля слазит с кровати, бережно ладонью животик поддерживая. К окну подходит, отворачиваясь от меня. В её позе - холод, безнадежность, отчаянье. – Это за день до моего дня рождения было. Мне так домой хотелось. Праздновать мы не собирались, но с мальчиками своими наедине побыть – очень. Я мечтала о том, что с Максимом вместе о Мишеньке заботиться будем. Весь день чтобы вместе, - она подносит ладонь к лицу. Я подхожу к ней ближе, но коснуться не успеваю. – Не надо, Дим, пожалуйста.
Приношу для Юли из кухни воды. Ставлю на подоконник перед ней, чтобы не коснуться случайно.
– Когда меня выписали из больницы, уже после аварии, и я домой попала, первым делом пошла в детскую. А там весь пол был усеян маленькими, сморщенными воздушными шарами с надписью «С днём рождения». Максим мне сюрприз сделать хотел, наверное. Их не меньше сотни было. Безобразное, унылое зрелище. Я смотрела на них, ненавидя и себя, и свой день рождения. Все пару месяцев, что прожила в доме одна, спала на полу в детской, около кроватки. Свет оставляла включенным, чтобы читать эти «С днём…». Из-за того, что я потерпеть ее смогла пару дней, моему сыночку навсегда теперь пять дней. Пять самых счастливых дней в моей жизни. Нельзя ненавидеть сильнее кого-то, чем я себя тогда. Даже Мирона Соловьева – виновника той аварии, я так сильно не ненавидела, как себя, - Юля гладить живот начинает. – Сейчас, моё солнышко. Мама ещё немного папе расскажет и больше не буду тебя расстраивать, миленький.
Не выдерживаю, всё же обхватываю её за локоть и буквально тащу к креслу, усаживая в него. Сам сажусь напротив – на край кровати.
– Ты как себя чувствуешь? – у меня самого от переизбытка эмоций и информации закипать всё внутри начинает.
– Нормально. Лучше за раз.
– Расскажи о Мироне этом, - прошу. Надо знать, кому пздц скоро наступит.
– Гавнюк обыкновенный. Мажор, местного разлива. У него папа депутат законодательно собрания региона. Парень из тех, кого не садят. Твой пассажир.
Впервые за много лет тупым себя чувствую. Совсем не понимаю о чем речь.
– Ты о чем?
– Ко мне его жена приходила. Попросила помочь. Они разводятся. Ты его интересы представлять будешь в бракоразводном процессе.
– Я? – Хмурюсь. За год проходит порядка пятидесяти – семидесяти дел с моим непосредственным участием. И я их помню. Мирона же этого - нет. От слова совсем. – Максимум кто-то из ребят моих. Их больше тридцати. Обычно я в курсе тех дел, что мы ведем. Но вот уже многие месяцы особа одна мне жизни не даёт, и работать тоже.