Преступления любви, или Безумства страстей
Шрифт:
Ничему нельзя было верить. Франваль, узнав о неудаче Вальмона, заставил его подменить правду вымыслом и по секрету… поведать всем, что он стал любовником госпожи де Франваль. Было решено подделать письмо, неоспоримое доказательство существования сей гнусной связи, которая между тем была гневно отвергнута несчастной супругой.
От горя и многочисленных ушибов, покрывавших ее тело, госпожа де Франваль тяжело заболела. Жестокосердный супруг ее, с того дня не видевшийся с ней, не удосужившись справиться о ее здоровье, уехал в деревню вместе с Эжени, под предлогом
Вальмон неоднократно приходил к госпоже де Франваль во время ее болезни, однако ни разу не был принят. Уединившись с матерью и господином де Клервилем, она более никого не желала видеть. Утешения дорогих ее сердцу друзей, их неустанная забота вернули ее к жизни, и по истечении месяца и десяти дней она смогла появиться в обществе. К этому времени Франваль привез дочь в Париж, и они с Вальмоном стали изыскивать оружие, с помощью которого смогли бы отразить удары, грозящие, как им казалось, со стороны госпожи де Франваль и ее друзей.
Злодей наш появился у жены, как только узнал, что она в состоянии принять его.
— Сударыня, — сказал он холодно, — вам известно о моем к вам отношении. Не мне вам объяснять, что только благодаря ему вы пользуетесь доходами Эжени. В юношеской горячности она решила подать жалобу на ваше обхождение с ней. Разумеется, ее можно упрекнуть в отсутствии должного почтения к матери, но она не может забыть, как мать с кинжалом в руке набросилась на нее. Поступок такого рода, сударыня, стань о нем известно властям, несомненно, повредил бы и вашей чести, и вашей свободе.
— Я не ожидала, сударь, подобных обвинений, — ответила госпожа де Франваль. — Когда соблазненная вами дочь моя, виновная одновременно в кровосмесительстве, супружеской измене, разврате и самой вопиющей неблагодарности по отношению к той, что произвела ее на свет… Нет, клянусь вам, сударь, что даже после нагромождения всех этих ужасных преступлений у меня нет и мысли обратиться в суд, хотя с моей стороны это было бы естественно. Надобно обладать всем вашим лицемерием, всей вашей низостью, чтобы, дерзко оправдывая преступление, обвинить невинную.
— Мне известно, сударыня, что поводом для вашей сцены послужили отвратительные подозрения, которые вы осмелились выдвинуть против меня. Но досужие домыслы не оправдывают преступлений. То, в чем вы меня подозреваете, — ложь; то, что вы сделали, к несчастью, весьма реально. Вас удивили упреки, брошенные вам моей дочерью касательно ваших отношений с Вальмоном. Но, сударыня, она указала на ваше противозаконное поведение лишь после того, как оно стало известно всему Парижу. Связь эта наделала много шума… Доказательства, к несчастью, столь бесспорны, что тех, кто разглашает эту тайну, можно, по крайности, обвинить в неосторожности, но отнюдь не в клевете.
— Меня, сударь, — разгневанно воскликнула добродетельная супруга, приподнимаясь от возмущения, — меня обвинять в связи с Вальмоном?.. Праведное Небо! И это говорите вы!
И разражаясь потоком слез:
— Неблагодарный! Вот награда за мою нежность… Вот цена моей
И несколько успокоившись:
— Вы утверждаете, сударь, что у вас есть доказательства этой связи, — так предъявите же их, я требую, предъявите их всем! Я заставлю вас предъявить их всему миру, если вы мне в них откажете.
— Нет, сударыня, всему миру я предъявлять их не буду, ибо не принято, чтобы муж сам рассказывал о подобного рода доказательствах. Обычно мужья вздыхают и стараются спрятать их как можно дальше. Но если вы так настаиваете, сударыня, я, разумеется, не смею вам отказать…
И достав из кармана бумажник:
— Смотрите же и читайте внимательно. Слезы или гнев будут равно помехою и не сумеют убедить меня. Поэтому возьмите себя в руки, и поговорим спокойно.
Госпожа де Франваль, полностью уверенная в своей невиновности, не знала, что и думать об уготованных ей сюрпризах: страх охватил ее.
— Вот вам для начала, сударыня, — говорил ей Франваль, опустошая одно из отделений бумажника, — вся ваша переписка с Вальмоном за последние шесть месяцев. Только не обвиняйте молодого человека в неосторожности либо в нескромности: он слишком честен, чтобы проявить небрежение в подобном вопросе. Но один из его лакеев, в коем ловкости было более, нежели в его хозяине внимательности, нашел способ раздобыть мне эти бесценные свидетельства вашей величайшей скромности и вашей прославленной добродетели.
Затем, перебирая разворачиваемые на столике письма, он продолжил:
— Интересно, что среди писем, обычных для охваченной страстью женщины… к весьма любезному мужчине… я бы выбрал одно, показавшееся мне несколько более вольным и определенным, чем другие… Вот оно, сударыня:
«Мой докучливый супруг ужинает сегодня в своем маленьком домике в предместье вместе с этим ужасным созданием… произведенным, как это ни кажется невозможным, на свет мною. Приходите, любезный друг, утешить меня в горе, причиняемом этими двумя чудовищами… Но что я говорю? Разве не оказывают они мне сейчас величайшую услугу, и, поглощенный своей интригой, муж мой не заметит наших отношений? Так пусть же крепит он желанные для него узы, не пытаясь разорвать те, что связывают меня с единственным обожаемым мною человеком».
— Что вы на это скажете, сударыня?
— Скажу, сударь, что я в восторге, — ответила госпожа де Франваль, — ибо каждый раз раскрываются предо мной новые стороны почтенного нрава вашего. Но среди давно распознанных мною качеств пока еще не числила я способностей к подлогу и клевете.
— Так вы отрицаете?
— Вовсе нет, я хочу лишь сама в этом убедиться. Мы выберем судей… людей, достойных доверия, и спросим у них, если вы того пожелаете, какова самая суровая казнь, уготованная за последние два преступления?