Преступная добродетель
Шрифт:
Лишь из-за нелепости и противоречивости обычаев наших почитаем мы бесчестными тех, кто оступился в неведении, и сами толкаем их на стезю порока, ибо поношения со стороны близких мучат их сильнее, чем угрызения собственной совести. В этом случае, как и в тысяче других, жестокие слова ваши выдают неисправимое заблуждение. Нечаянные ошибки юности не ложатся клеймом на провинившихся, напротив, чтобы навсегда похоронить воспоминания о них, люди эти никогда более не заставят увлечь себя в пучину зла.
Отбросив предрассудки, скажите, в чем бесчестье для бедной девушки, поддавшейся пылкому чувству, столь для нее
Жестокосердый отец! Не препятствуй склонности дочери, в родительском эгоизме своем не превращай дочь в игрушку собственной скупости и тщеславия! Одобрив ее выбор, вы станете ей добрым другом, и ей не придется преступать грань дозволенного, к чему побуждает ее ваш отказ. Иначе вы более виновны, чем она… Вы один клеймите ее чистый лоб клеймом позора… Она последовала зову сердца, вы же совершаете насилие; она подчинилась законам природы, вы же стремитесь их нарушить… Вы один заслуживаете позора и наказания, поскольку вы один виновны в ее дурном поступке, ибо лишь жестокое ваше обращение привело к тому, что зло восторжествовало над дарованными ей Небом скромностью и стыдливостью.
Итак, – продолжил Доржевиль с возрастающим пылом, – итак, сударь, если вы не желаете восстановить репутацию вашей дочери, то я сам позабочусь об этом. Вы безжалостно заявили, что отныне Сесиль для вас чужая, я же, сударь, говорю вам, что вижу в ней свою будущую супругу. Я разделю с ней тяжесть ее прегрешений, каковы бы они ни были, и признаю ее своей женой перед всей округой. В отличие от вас, сударь, я желаю соблюсти положенные приличия, и, хотя поведение ваше делает ваше согласие на наш брак необязательным, я все же хочу просить его у вас… Могу ли я быть уверен в нем?
Господин Дюперье не смог сдержать изумленного возгласа, прервавшего речь Доржевиля.
– Как, сударь! – обратился он к Доржевилю. – Неужели такой благородный человек, как вы, решил добровольно подвергнуть себя всем опасностям подобного союза?
– Всем, сударь! Проступки, свершенные вашей дочерью до того, как я узнал ее, по здравом размышлении не могут меня тревожить. Только человек несправедливый или одурманенный предрассудками может обвинить девушку в том, что она была влюблена в другого, прежде чем она познакомилась с тем, кто станет ей мужем. Подобный образ мыслей, порождаемый непростительной гордыней, заставляет человека довольствоваться не тем, чем он обладает, но стремится забрать то, что принадлежать ему не может совершенно… Нет, сударь, эти возмутительные нелепости не имеют никакой власти надо мной. Я более уверен в добродетели женщины, познавшей зло и раскаявшейся в нем, нежели в добродетели женщины, которой совершенно не в чем себя упрекнуть в своей добрачной жизни. Первая видела бездну и постарается избежать нового в нее падения, вторая же, думая, что путь в пропасть усеян розами, смело в нее бросается. Итак, сударь, я жду лишь вашего согласия.
– Дать вам
– Как, сударь! Вы не простите госпоже Доржевиль проступки мадемуазель Дюперье?
– Мы прощаем госпоже Доржевиль распутство Сесили; но та, кто носит одну из этих фамилий, слишком долго пренебрегала своей семьей… И какую бы из этих фамилий она ни избрала, чтобы возвратиться к родителям, они не примут ее ни под одной, ни под другой.
– Знайте, сударь, теперь вы оскорбляете меня. Ваше поведение в подобной ситуации просто смешно.
– Думайте что хотите, сударь. А нам лучше всего расстаться. Становитесь, коли вам угодно, супругом непотребной девки, мы не вправе вам мешать. Но не изобретайте более способов заставить нас раскрыть двери этого дома ей навстречу, двери дома, обитателей которого она покинула в горестях и стенаниях… и навлекла на них позор…
В ярости Доржевиль встает и молча уходит.
– Я раздавил бы этого свирепого тирана, – говорит он Сен-Сюрену, подающему ему лошадь, – если б только меня не удерживали соображения человечности и если бы я не собирался жениться на его дочери.
– Вы женитесь на Сесили? – удивленно спрашивает Сен-Сюрен.
– Да, завтра я хочу вернуть ей честь и утешить ее в несчастьях.
– О сударь, как вы великодушны! Вы хотите смягчить жестокий отказ этих людей, вернуть к жизни самую добродетельную, хотя и самую несчастную на свете девушку. Вы покроете себя бессмертной славой в глазах всего края…
Доржевиль галопом поскакал домой.
Возвратившись к своей подопечной, он в подробностях рассказывает ей об ужасном приеме, ему оказанном, и заверяет ее, что если бы она не была дочерью Дюперье, то он бы сумел заставить его раскаяться в столь недостойном поведении. Сесиль благодарит Доржевиля за проявленное благоразумие; но когда он, возобновив свою речь, сообщает, что, несмотря ни на что, решил через день с ней обвенчаться, она не может скрыть испуга. Она хочет что-то сказать… слова никак не слетают с губ… Она пытается скрыть смущение… но лишь увеличивает его…
– Мне, – произносит она в невероятной растерянности, – мне – стать вашей женой!.. Ах, сударь… Ваша жертва слишком велика для бедной девушки… Я недостойна ваших хлопот.
– Напротив, мадемуазель, – живо возразил Доржевиль, – вы наказаны за вашу провинность, и, как мне кажется, чересчур сурово. Ваше раскаяние искупило ее, а тот, кто явился ее причиной, покинул этот мир и, следовательно, не сможет повлиять на вашу жизнь. Вам остается похоронить воспоминание о содеянном в своем сердце, использовав тот злополучный жизненный опыт, что дается нам путем собственных ошибок, но себе во благо… Да будет вам известно, что проступок подобного рода нисколько не унижает вас в моих глазах. Если вы сочтете меня достойным его исправить, я осмелюсь предложить вам, мадемуазель… свою руку, свой дом… свое состояние – словом, всем, чем я располагаю, я готов служить вам… Решайте!