Преторианец
Шрифт:
Он выговаривал слова очень тщательно, словно разучился пользоваться языком.
Она поднесла ему к губам стакан воды, и он с благодарностью выпил.
— Сцилла… мне приснилось… все так явственно, будто вовсе и не сон…
— Что тебе снилось? — Она чувствовала, как он снова сжал ей пальцы.
— Париж. Старые времена… ты, Тони и… Макс, и Клайд… помнишь Мерля Б. Свейна?
— Еще бы!
Она плакала от счастья и облегчения, узнавания. С ним все в порядке!
— Было так явственно, — бормотал он, — будто я снова
Он заморгал, пытаясь что-то припомнить:
— Макс убит… О, господи, они все убиты…
Она тихонько поцеловала его.
— Как жаль, ах, как жаль. Никого не осталось. Где это я, Сцилла? Что за чертовщина творится? Монк, это вы? Что вы здесь делаете?
Он повернулся, чтобы опереться на локоть, но сил не хватило.
— Дьявольски болит голова.
Он упал на подушку. Глаза глубоко ушли в глазницы. Бородка скрывала, как много веса он потерял. Пятьдесят из своих 225 фунтов.
Он опять спал.
В следующий раз он проснулся часа через два. Сцилла сидела у кровати, пила чай, и он приоткрыл один глаз:
— Какой запах! Я есть хочу. Умираю.
Доктор Арбатнот оторвался от своих записей:
— Наконец-то, мистер Годвин, вы соблаговолили к нам вернуться.
Он ободряюще улыбался. Непричесанные черные вьющиеся волосы придавали врачу сходство с юношей. Он был коренаст, излучал благодушие и доброжелательность.
— Рад сделать вам приятное, — негромко отозвался Годвин. — Я, знаете ли, ленив. Извините, что доставил беспокойство.
— Речь героя, старина, — восхитился Вардан, пыхтевший тонким, красным полированным «данхиллом» и временами потиравший чашечкой трубки свой клюв.
— И как мы себя чувствуем?
Годвин осторожно повернул голову к Арбатноту:
— Лучше. Голова чертовски болит. И скальп чешется. Кто-нибудь собирается объяснить, где это я?
— Дома. Снова в Англии. Солсбери. Вам основательно досталось, но теперь, когда вы проснулись, все будет тип-топ. Насчет головной боли и зуда не беспокойтесь…
— Вам легко говорить.
— Радуйтесь тому, что голова на месте.
Доктор, сияя, взирал на пациента, как фермер — на призовой кочан.
— И долго я спал?
— Недель этак десять.
— Десять недель! Вы серьезно? Ну да, конечно серьезно… Вот это новость, черт побери.
Роджер переводил взгляд от одного к другому, стараясь не шевелить раскалывающейся головой.
— Похоже, я позабыл… какие-то намеки… Всплывает и пропадает.
— Все у вас в голове. Вспомнится со временем. Вам прострелили тыкву, так что не стоит ждать, что машина сразу заработает, как новенький «ягуар».
Годвин улыбнулся.
— Хотите сказать, со временем она будетработать, как «ягуар»?
— Отлично, — сказал Вардан.
— А остальные ребята? Все погибли, да?
— Да, Роджер, — сказал Вардан, — боюсь,
Он чиркнул спичкой, поднес огонек к чашечке трубки.
— Об этом поговорим позже. Все в свое время.
— Сцилла, мне страшно жаль, что Макса…
— Не надо, Роджер, не думай об этом. Не растравляй себя. Ты вернулся, ты единственный, кто вернулся. Это какое-то чудо. Я справляюсь… Позже мы во всем разберемся.
— Макс убит…. черт, черт… Я был с ним до самого конца… Мы почти выбрались… потом в него начали бить пули, они били и били…
— Пожалуйста, милый, не надо, не надо…
— А потом та ужасная вспышка.
Он глубоко вздохнул, ощупывая пальцами забинтованную голову.
— Как же я сюда попал, черт возьми? — Голос у него замирал. — Я дьявольски устал. Голова меня убивает…
Когда он снова уснул, Сцилла поцеловала его.
Вардан сказал ей, что должен задержаться в Солсбери.
— Мне надо потолковать с нашим мальчиком. Мы должны знать, что на самом деле там произошло.
Он проводил ее до станции, усадил в поезд. Ей надо было успеть к началу спектакля.
Оставаясь в палате один, Годвин сразу засыпал, и его сон прерывало появление врачей и сиделок или еды на подносе — признаки возвращающейся силы. Временами он тихонько постукивал пальцами по пластине в левой части головы. В том месте, куда попала пуля, на виске остался заметный шрам в несколько дюймов длиной; под ним — металлическая пластина и еще тонкая марлевая повязка. Стук выходил гулким и, казалось, исходил из глубины черепа. Подумав об этом, Годвин усмехнулся и прошептал:
— На помощь, на помощь! Я замурован в человеческом черепе…
Временами это казалось ему ужасно смешным. Когда он сказал об этом Сцилле, она странно посмотрела на него и выдавила слабую улыбку.
Годвин хотел знать, что с ним случилось, но у него еще не хватало сил и энергии, чтобы добиться полного ответа. Все силы, которые удавалось собрать, приходилось тратить на Монка Вардана.
Монк временно обосновался в гостинице «Красный лев» в Солсбери. Все время, когда он не спал, он проводил у постели Годвина. Сидел рядом, с сигаретой или попыхивая трубкой, глазея в окно или забравшись в кресло, скрестив длинные паучьи ноги. Годвин показал ему фокус со стуком в голове, и Вардан низко склонился, чтобы послушать, и широкая ухмылка растянула его узкое лицо.
— Отличный фокус для развлечения публики, — сказал он. — В случае чего, он вас прокормит, старина.
— Вы говорили, все будет проще простого, — сказал ему Годвин в тот день, когда врачи дали зеленый свет на разговоры. — Как выяснилось, вы ошибались.
— Что правда, то правда. Вы уже можете об этом поговорить? Рано или поздно придется, знаете ли.
— Все так смешалось… Но я сделаю, что могу. Что вам удалось узнать на своем конце? Как я здесь оказался?