Преторианец
Шрифт:
Монк выбил пепел из трубки — верный признак, что он собрался уходить.
— Что думает Черчилль? — спросил Годвин.
— О чем?
— О чем угодно. Обо всем этом. О «Преторианце» — вот что я, кажется, имел в виду.
— Ну, он думает то, что думаю я. Он думает, что разведка Худа не подвела.
— Как это может быть?
— Его сведения были верны, когда он их получал. Потом кое-что изменилось.
— Изменилось, — тупо повторил Годвин.
— Расскажите мне, что там было. Вернитесь
Годвин попробовал, но вспоминалась только мешанина звуков, и образов, и запахов, дождь, и выстрелы, и горящие автомобили, и чмоканье пуль в теле Макса… Годвин задыхался, как будто в памяти его образовалась течь, сквозь которую уходила кровь… Он видел лежащего в грязи Макса, протянувшего к нему руку… Макс что-то говорит… Что же он сказал и когда?
— Макс сказал мне… они знали, что мы появимся… или они нас ждали… что-то такое…
— Вот именно, — кивнул Вардан. — Старый солдат, он увидел все как есть. Предательство. Они вас ждали. Интересно, вам это ни о чем не говорит?
— Не знаю, — проговорил Годвин; он устал, и ему было не до игр. — Вот вы и скажите.
— Они знали, что вы придете. Откуда они могли знать?
— Кто-то их предупредил.
— Бинго! Среди нас шпион.
— Но это же невозможно… Никто не знал, кроме… ну, кроме нас.
Вардан пожал плечами. Он уже надевал свое черное пальто, повязывал шарф.
— Похоже на то. Никто не знал, кроме нас. Стало быть, надо рассмотреть задачу более внимательно.
Он застегнулся и держал в руках мягкую шляпу. За окном тонко выл ветер.
— Подумайте об этом, ладно, Роджер? Кто сообщил нацистам о «Преторианце»?
Он остановился в дверях и оглянулся на Годвина.
— Кто убил всех этих ребят?
Глава девятнадцатая
Гомер Тисдейл явился с двумя чемоданами газет за весь период, на который Годвин, как в стиле ученого очкарика из Индианы выразился Гомер, был оторван от мира. Годвину он сказал, что с радостью видит его столь здоровым.
— Как насчет того, чтобы вернуться к работе, Гомер?
— В любой момент. Крайтон и прочие, само собой, жаждали вашей крови, но я им кое-что объяснил, да и Вардан, признаться, замолвил за вас словечко. Так что они ждут вас с нетерпением. Что мне им сказать?
— Думается, мне лучше браться за дела полегоньку. Пару выступлений в неделю для начала. Кого они поставили на мое место?
— Затычку. Приспособили Десмонда Никерсона с «Биб». Им нравится его выговор.
— Хорошо. Он мне не соперник.
— Они и не думали променять вас на него. Да, полегоньку, это наверно правильно. А с газетной работой что?
— Они не согласятся на воскресные очерки? Пока что одну колонку раз в неделю?
— Еще бы им не согласиться. Мы разыграли эту карту с секретным заданием, о котором
— Я собирался написать книгу о том, что со мной случилось.
— Небезопасно. Все эти тайны… А кстати, что с вами случилось? В слухах, которые до меня доходили, имеется сколько-нибудь правды?
— А что вы слышали?
— Роммель. Диверсионная операция. Неудачная.
— Вот вам и секретность!
— Неужто правда?
— Где вы все это слышали?
— Вы сейчас удивитесь!
— Мне это не повредит.
— Наш весельчак Джек Пристли.
— Ну… у него чертовски хорошие связи.
— Последний опрос показал, что после Черчилля он самая знаменитая в Англии личность.
— Хотел бы я знать, что у него за источники.
Гомер пренебрежительно передернул плечами.
— Хотите, чтобы я передал ваши предложения нанимателям?
Годвин кивнул.
— Тогда мне пора уходить. Я убедился, что вы вернулись, я видел вас во плоти. Отныне ваше возвращение на место — лишь вопрос времени. Поправляйтесь, друг мой. На меня, как всегда, можете положиться.
Годвин читал газеты так, словно открывал неизведанную страну. События 7 декабря 1941 года потрясли его жестокой иронией. Японцы — японцы! — втянули Америку в войну. Гитлеру два года удавалось удерживать ее на нейтральной полосе: он даже высказывал мнение, что у Америки и Германии со временем могут обнаружиться общие цели. И вот японцы враз переменили ситуацию. Годвин с угрюмым удовольствием размышлял, каково придется этой зимой герру Гитлеру между Россией, с одной стороны, и дремавшим за океаном гигантом, разбуженным его же японскими союзниками — с другой. У Годвина, набиравшегося сил в палате госпиталя в Солсбери, исход войны больше не вызывал сомнений. После вступления в войну Америки империя Восходящего солнца, а вместе с ней и чума нацизма безнадежно обречены. Вопрос был теперь только в том, сколько времени это займет, какая часть мира сгорит в пожаре и сколько людей погибнет.
Ирония заключалась в том, что ему вовсе не было нужды отправляться в Африку за головой Роммеля. Годвин должен был описать героическую миссию для американских радиослушателей, пропагандируя американцам борьбу с нацизмом. Только за этим он и был там нужен. Правда, репортаж получился бы великолепный. Может быть, Годвин в любом случае согласился бы участвовать. Но решили дело его патриотизм и страх, что Америка так и не расшевелится.
Операция провалилась, репортажа он не сделал, и тем не менее Америка вступила в войну. Человек никогда не знает, никогда не может сказать, как обернется дело.