Прежде, чем их повесят
Шрифт:
Ферро не ответила. Она натянула поводья, отставая от остальных. Женщина, демон, змея — какая разница. Ее заботит только одно — как наказать гурков. Ее ненависть — сильная, глубокая, теплая и знакомая — ее старая подруга.
Больше она не может доверять никому.
Все, кроме Ферро, были уже на мосту. Она обернулась, чтобы окинуть взглядом их путь по разрушенному городу и развалины, наполовину скрытые на дальнем берегу саваном мелкого дождя.
— С-с-с! — Ферро дернула поводья, вглядываясь; глаза рыскали по сотням пустых окон, по сотням дверных проемов, по сотням трещин,
— Что там? — спросил беспокойно Девятипалый.
— Что-то. — Но сейчас она не видела ничего. Вдоль крошащейся насыпи припали к земле бесконечные ряды пустых и безжизненных домов.
— Тут не осталось ничего живого, — сказал Байяз. — Скоро ночь, и я только и мечтаю о крыше, которая защитила бы мои старые кости. Тебе померещилось.
Ферро нахмурилась. Ее глазам — человечьим или демонским — ничего не мерещилось. Что-то было там, в городе, — Ферро чувствовала это.
Кто-то следил за ними.
Удача
— Луфар, вставай.
Джезаль с трудом продрал глаза. Свет был такой яркий, что он не сразу понял, где находится; он ворчал и моргал, прикрывая рукой глаза. Кто-то потряс его за плечо. Девятипалый.
— Нам нужно идти.
Джезаль сел. Солнце било в узкую комнату, прямо в лицо, и подсвечивало столбики пыли.
— Где все? — прохрипел Джезаль, еле ворочая непослушным со сна языком.
Северянин мотнул косматой головой в сторону высокого окна. Прищурившись, Джезаль рассмотрел только стоящего там брата Длинноногого, который, сцепив за спиной руки, смотрел в окно.
— Наш навигатор любуется видами. Остальные на улице — занимаются лошадьми, проверяют дорогу. Я подумал, что несколько минут ты еще можешь поваляться под одеялом.
— Спасибо. — Джезаль повалялся бы и несколько часов. Он пошевелил языком, облизнул ноющие дыры на месте зубов, тронул болячки на губе: как они болят сегодня? Припухлость постепенно спадала, Джезаль уже почти привык к ней.
— Держи.
Девятипалый кинул Джезалю галету. Джезаль попытался поймать ее, но уронил в грязь — руки со сна еще плохо слушались.
— Немножко пыли не страшно.
— Думаю, да. — Джезаль подобрал галету, слегка отряхнул тыльной стороной ладони и откусил сухой кусок, стараясь действовать здоровой стороной рта. Он отбросил одеяло, перекатился и с усилием поднялся с земли.
Логен наблюдал, как Джезаль сделал несколько пробных шагов, раскинув руки в стороны для равновесия и зажав в кулаке галету.
— Как нога?
— Бывало хуже. — Впрочем, бывало и лучше. Он шел, как театральный хромой, больная нога не сгибалась. Коленка и лодыжка болели, стоило перенести вес тела на ногу, но Джезаль мог ходить — и с каждым днем все лучше. Добравшись до стены из грубого камня, Джезаль закрыл глаза и сделал глубокий вдох, не зная — смеяться или плакать просто потому, что снова может стоять на ногах.
— Теперь я буду радоваться каждому шагу.
Девятипалый улыбнулся.
— Это день-два, а потом опять будешь жаловаться на еду.
— Не буду, — твердо сказал Джезаль.
— Договорились. Значит, неделя. — Логен пошел к окну в дальнем конце
— На что? — Джезаль допрыгал до брата Длинноногого и оперся на изъеденную колонну рядом с окном, тяжело дыша и потряхивая больной ногой. Потом он выглянул в окно и разинул рот.
Видимо, они находились высоко. Наверное, на вершине крутой горы, нависшей над городом. Только что взошедшее солнце оказалось на уровне глаз Джезаля, бледно-желтое в утренней дымке. Небо над головой было чистое и бледное, только несколько белых перьевых облаков застыли неподвижно.
Даже в развалинах, через сотни лет после падения, Аулкус выглядел потрясающе.
Обвалившиеся крыши тянулись далеко, выщербленные стены были ярко освещены или тонули в тени. Величавые купола, летящие башни, прыгающие арки и гордые колонны высились над суетой. Джезаль различал провалы просторных площадей и широких проспектов, зияющий шрам справа, где река протекала по каменному лесу. На поверхности бегущей воды играли блики. Куда ни посмотри, мокрый камень блестел на утреннем солнце.
— Вот почему я люблю путешествовать, — вздохнул Длинноногий. — Одним махом, в единый миг все путешествие обрело смысл. Можно ли где-то еще увидеть подобное? Сколько из живущих видели это? Мы втроем стоим у окна в историю, у ворот в давно забытое прошлое. Больше меня не будет манить светлый Талин, или Уль-Нахб, сияющий под лазурной чашей неба, или гордая Осприя, раскинувшаяся на горных склонах и сверкающая огнями, как звездами на вечернем небе. Отныне и вовеки мое сердце принадлежит Аулкусу. Поистине — жемчужина городов. Неописуемо великолепный в смерти — и кто сумеет хотя бы представить, каким он был в жизни? Кто не застыл бы в изумлении перед величием этого вида? Кого не поразил бы благоговейный страх от…
— Куча старых домов, — проворчала Ферро за его спиной. — И давно пора от них проваливать. Складывай пожитки. — И она, повернувшись, двинулась к выходу.
Джезаль хмуро посмотрел через плечо на блестящую полосу развалин, теряющихся в далекой дымке. Что и говорить, конечно, великолепно, но еще и страшно. Великолепные здания Адуи, мощные стены и башни Агрионта; все, что Джезаль почитал величественным, теперь казалось дешевой и слабой копией. Он чувствовал себя тощим, необразованным мальчишкой из маленькой варварской страны в незначительном безвременье. Он с радостью повернулся спиной к жемчужине городов, оставив ее в прошлом, которому она принадлежала. Сниться Аулкус ему не будет.
Разве что в кошмарах.
Время уже близилось к полудню, когда они все-таки набрели на единственную в городе площадь, где было полно народу. Громадное пространство — и толпа от края до края. Неподвижная беззвучная толпа. Толпа, вырезанная из камня.
Там были статуи любого вида, размера и материала. Черный базальт и белый мрамор, зеленый алебастр и красный порфир, серый гранит и еще сотня всяких камней — Джезаль и названий-то их не знал. Разнообразие статуй поражало, но у всех было одно общее — и оно действительно беспокоило. Ни у одной не было лица.