Прежде, чем их повесят

Аберкромби Джо

— Я буду говорить.

— Почему?

— А почему бы и нет? Раз ты понял, что это мой выбор, а не твой. Задавай вопросы, калека. Попробуй узнать, что сможешь. Видит бог — оно тебе пригодится. Заблудившийся в пустыне…

— Я знаю продолжение. — Глокта помолчал.

«Вопросов полно, но о чем спрашивать такую?»

— Ты едок?

— Мы называем себя иначе, но — да. — Шикель чуть наклонила голову, не отрывая взгляда от глаз Глокты. — Сначала священники заставили меня съесть мою мать — когда нашли меня. Иначе они убили бы меня, а жить так хотелось —

тогда. Потом я рыдала, но все это было давно, и слез во мне уже не осталось. Конечно, я отвратительна самой себе. Иногда мне хочется убивать, иногда — умереть самой. Я заслужила смерть. В этом я уверена — только в этом.

«Можно было догадаться, что прямых ответов не добьешься. Тут прямо заскучаешь по торговцам. Их преступления я, по крайней мере, понимал. Но хоть такие ответы — лучше, чем ничего».

— Почему ты ешь?

— Потому что птица ест червяка. Потому что паук ест муху. Потому что этого желает Кхалюль, а мы — дети пророка. Иувина предали, и Кхалюль поклялся отомстить, но он оказался один против многих. Тогда он решился на великую жертву и нарушил второй закон, и праведные приходили к нему — с каждым годом все больше и больше. Одни пришли в нему охотно. Другие — нет. Но ни один не отказался. Нас много — моих братьев и сестер, — и каждый должен принести свою жертву.

Глокта показал на жаровню.

— Ты не чувствуешь боли?

— Нет, зато часто чувствую раскаяние.

— Странно. У меня — все наоборот.

— Думаю, тебе повезло.

Глокта фыркнул.

— Хорошо говорить, пока не окажется, что не можешь писать без визга.

— Я уже не помню, что такое боль. Все было так давно. У каждого из нас свой дар. Сила, скорость, выносливость за пределами человеческих возможностей. Некоторые могут менять облик, отводить глаза и даже использовать высокое искусство — ему обучал своих учеников Иувин. Дар у каждого свой, но проклятие одно на всех. — Она уставилась на Глокту, склонив голову набок.

«Дай-ка угадаю».

— Вы не можете перестать есть.

— Никогда. Именно поэтому аппетит гурков на рабов никогда не иссякнет. Нельзя противиться пророку. Я знаю. Великий отец Кхалюль, — она благоговейно закатила глаза к потолку, — верховный священик храма Сарканта. Святейший из всех, кто ступал ногой по земле. Укрощает гордых, наставляет заблудших, говорит правду. Свет исходит от него, как от звезд. Когда он говорит, он говорит голосом бога. Когда он…

— И, конечно, срет золотыми какашками. Ты веришь в эту чушь?

— Какая разница, во что я верю? Я не выбираю. Хозяин дает тебе задание — и ты стараешься его выполнить как можно лучше. Даже если задание — темное.

«Вот это мне понятно».

— Некоторые годятся только для темных дел. Раз уж выбрал хозяина…

Сухой хохот Шикель разнесся над столом.

— Очень мало кто может выбирать. Мы поступаем, как велят. Стоим или падаем рядом с теми, кто родился вместе с нами, кто похож на нас и говорит как мы, и все равно знаем о причинах всего сущего не больше, чем знает грязь, в которую мы возвращаемся. — Шикель склонила голову набок, и рана

на плече открылась широко, как рот. — Ты думаешь, я рада, что стала такой? Думаешь, я не мечтаю быть как все? Но раз произошли изменения, обратной дороги нет. Понимаешь?

«Еще бы. Как никто другой».

— Зачем тебя послали сюда?

— Работа праведных не кончается никогда. Я пришла, чтобы Дагоска вернулась в лоно. Чтобы жители поклонялись Богу, как учит пророк. Чтобы мои братья и сестры были сыты.

— Похоже, ты проиграла.

— Придут другие. Нельзя противиться пророку. Вы обречены.

«Это я и сам знаю. Зайдем с другой стороны».

— Что ты знаешь… о Байязе?

— О Байязе? Он был братом пророка. С него все это началось, им и закончится. — Голос Шикель упал до шепота. — Лжец и предатель. Он убил хозяина. Он прикончил Иувина.

Глокта нахмурился.

— Я слышал другой вариант.

— Любую историю каждый рассказывает по-своему, искалеченный. Ты этого еще не понял? — Шикель скривила губы в усмешке. — Ты не понимаешь, в какую войну ввязался, не знаешь об оружии и потерях, о победах и поражениях каждый день. Ты не знаешь, кто воюет, почему и зачем. Поле боя — везде. Мне тебя жаль. Ты как пес, который пытается понять спор ученых, а слышит только лай. Праведные идут. Кхалюль избавит землю от лжи и построит новый порядок. Иувин будет отомщен. Так предсказано. Так предписано. Так обещано.

— Вряд ли ты увидишь это.

Она улыбнулась в ответ.

— И ты — вряд ли. Мой отец предпочел бы получить этот город мирно, но, если придется драться, он будет драться — без пощады и с силой бога. Это только первый шаг на пути, который он избрал. На пути, который он выбрал для нас всех.

— А каков следующий шаг?

— Думаешь, хозяева рассказывают мне о своих планах? А твои? Я — червь. Я — ничто. Но все равно я больше тебя.

— Что дальше? — прошипел Глокта.

Она молчала.

— Отвечать! — прошипела Витари.

Иней вытащил из жаровни железо — кончик светился оранжевым — и ткнул в голое плечо Шикель. Зашипел зловонный пар, Брызнул жир, но девушка молчала. Она безучастно глядела на собственную горящую плоть.

«Здесь ответов не будет. Только новые вопросы. Опять новые вопросы», — понял наставник.

— Мне хватит, — проворчал Глокта, ухватил трость и поднялся с кресла, мучительно и тщетно пытаясь добиться, чтобы рубашка отлипла от спины.

Витари махнула рукой на Шикель, со странной улыбкой не сводя глаз под набухшими веками с Глокты.

— А с этим что делать?

Шикель — одноразовый агент нерачительного хозяина, посланный насильно в дальние края — сражаться, убивать, по причинам, которых агент не понимает. «Очень знакомо». Глокта поморщился, поворачиваясь к вонючей камере больной спиной.

— Сжечь.

* * *

Глокта стоял на балконе вечером и хмурился на Нижний город.

Наверху, на скале было ветрено; холодный ветер с темного моря хлестал по лицу, по пальцам на сухом парапете, шлепал полами плаща по ногам.