Прежде чем ты узнаешь мое имя

Баблиц Жаклин

Семь

Это происходит во время одного из последних больших снегопадов. Мистер Джексон поздно возвращается домой из школы, на его плечах и волосах лежат небольшие хлопья. Мы оба стоим в дверном проеме и смотрим, как снежинки прокладывают свой путь к земле. Один за другим зажигаются уличные фонари. От их сияния кажется, будто звезды падают с неба. На мне нет куртки, и мистер Джексон обнимает меня, притянув к себе. Не знаю, стоим мы там несколько минут или часов. Я знаю только, что дрожу, и он тоже, когда поворачивается ко мне лицом.

– Алиса?

Он целует

меня нежно, вопросительно. Я пытаюсь ответить ему в губы, но внезапно становлюсь такой же крошечной, как кружащийся вокруг снег. Я разрываюсь на части, когда он затаскивает меня внутрь, закрывает дверь. Его губы все еще прижаты к моим, пока мы, спотыкаясь, направляемся к дивану.

Мы вот-вот упадем, когда он прерывает поцелуй и смеется, внезапный, неловкий звук, который отражается от стен и увеличивает расстояние между нами.

– Господи. Каким клише я стал.

Я не знаю, говорит ли он о снеге, или о поцелуе, или о том факте, что когда-то был моим учителем, а я молодая женщина, его муза. Я пытаюсь придумать что-то умное, чтобы ответить, чтобы показать мистеру Джексону, что беру на себя ответственность за поцелуй и за то, что под ним подразумевается. Тем не менее мне требуется больше времени, чтобы разобраться в своих чувствах. В тот момент единственное, что я знаю, – он должен поцеловать меня снова, прежде чем момент будет упущен. Я не нахожу слов, чтобы объяснить, почему это так важно для меня.

– Все в порядке. Я хочу этого, – все, что мне удается выдавить. Своего рода мольба. Я больше не хочу стоять на краю обрыва.

Покачнувшись, мистер Джексон улыбается и начинает раздевать меня.

– Черт.

Сначала я чувствую на своей груди его руки, потом рот. Он обводит языком каждый сосок, совершенно новое ощущение зарождается в моем животе. А потом мистер Джексон опускается на колени, целует мои бедра, прежде чем его язык проникает внутрь. Я не двигаюсь.

– Алиса.

Он просовывает два пальца, нащупывает языком нерв. Я вижу огонек зажженной спички за моими опущенными веками. И все же не шевелюсь.

– Алиса. Ты так чертовски красива.

Он двигается сильнее, глубже. Его пальцы подобны искрам, я чувствую, что горю. Все в порядке. Я хочу этого.

– Алиса.

Он продолжает произносить мое имя, но теперь оно вдруг кажется чужим. Имя какой-то другой девушки, которую он впервые увидел, когда ей было шестнадцать, а ему – около сорока. После того как умерла ее мать, оставив ее одинокой и печальной, и до того, как он посмотрел на нее так, как смотрит сейчас.

– Пожалуйста, мистер Джексон, – говорю я поверх его головы, потому что знаю, что не возьму эти двести долларов, которые все еще лежат на столе. Потому, что больше не хочу быть одинокой и печальной. Я мечтаю, чтобы он помог мне растопить и забыть мою боль. Она действительно поднимается на поверхность, рассеивается по моей коже, когда он медленно входит в меня, снова и снова повторяя мое имя. Небо снаружи теперь черное, а я кружусь, как снег.

Он говорит, что я подобна небу. Что порой грозовые тучи проходят по моему лицу, но также быстро, как и небо, оно становится ясным, ярким и сияющим. Он говорит, что именно это и пытается запечатлеть, когда рисует меня или фотографирует. Только

теперь он не может не прикасаться ко мне, так что у нас есть другой способ дотронуться друг до друга – правда, он не имеет ничего общего с искусством. У меня неплохо получается. По крайней мере, я знаю, куда деть свои руки и рот. Он учит меня, что делать, как двигать бедрами, что говорить. Я даже иногда позволяю ему снимать меня, так что теперь это я с остекленевшими глазами извиваюсь и стону, как женщины на тех видео, которые он показывал мне, казалось бы, целую вечность назад.

– Сколько их было до меня? – спросил он на следующее утро после того первого раза.

– Эм, трое.

Смущенная, я уткнулась лицом в его плечо. У двух из них он преподавал в средней школе.

– Во сколько лет у тебя это произошло в первый раз, Алиса?

– Пятнадцать.

Пятнадцать. Моя мать покончила с собой всего несколько месяцев назад, и один мальчик хотел выразить свои соболезнования. Он был осторожен и неуклюж. Все закончилось через минуту.

– Мне очень жаль, – и правда сказал он в конце, но я так и не поняла, о чем именно шла речь. Я ничего не чувствовала, ничего не делала. Это было не ужасно, даже не плохо, – просто ничто, потому что тогда я вообще ничего не испытала.

Второй и третий были попытками что-нибудь почувствовать. Хоть что-нибудь. Желанием быть похожей на других девочек в моем классе. Например, как Тэмми, которая рассказала мне, каково это – кончить: «Как будто твое тело – фейерверк!».

Это я и хотела почувствовать: что взрываюсь, распадаюсь. Только ничего подобного не произошло. Со вторым и третьим я почувствовала себя тяжелой, оцепеневшей.

– Они не были… это было не… слишком хорошо.

Но он не слушал. У некоторых людей по глазам можно понять, когда они не слушают. Глаза мистера Джексона приобрели знакомый блеск.

– Пятнадцать? Боже, похоже, я извращенец, раз говорю подобное, но меня это заводит. Смотри…

И он положил мою руку на себя, двигая ею вверх-вниз.

– Ты раньше делала это?

Я покачала головой.

– А это?

Он подтолкнул, чтобы я опустила голову.

– Это ты делала?

Он наблюдал за мной, пока скользил в мой рот и обратно, и улыбнулся, когда в ответ я снова покачала головой.

– Алиса.

Мое имя звучало как мольба, как зов. Нет, мистер Джексон, я ничего из этого не делала. Не знала, как. На самом деле, я едва узнаю ту девушку, которой стала.

Как будто он разобрал мою жизнь на части и собрал меня воедино снова – но получился совсем другой человек.

Мой первый оргазм совсем не похож на фейерверк. Скорее на то, как если бы я вдруг бросилась бежать. Тот момент, когда мышцы напрягаются, и внезапно кажется, что кто-то, стоящий за спиной, толкает вас вперед. Тяжесть мгновенно превращается в легкость, и вы бежите, едва касаясь ногами земли. Все проносится мимо, и только вы летите прямо в центре.

Вот на что это похоже.

А потом вы падаете обратно на землю с отяжелевшими конечностями и прерывистым дыханием. Все замедляется до своего обычного, невыносимого темпа, и потеря этой легкости так же болезненна, как удар. Вы были свободны, сумели убежать, а теперь снова здесь, на земле.