Прежде, чем умереть

Мичурин Артём Александрович

— Какие у меня гарантии? — произнесла Ольга после долгой молчаливой паузы.

— Моё слово.

— Слову Кола, которого я знаю, можно было верить. Но...

— Что это? — Павлов вдруг перестал быть изваянием и, вытянув шею, обратил свои уши в сторону дороги.

— Грузовики, — уловил я звук моторов. — С севера.

Глава 59

Всё имеет своё начало, и всё имеет свой конец. Кому как, а мне приятна эта мысль. Она заставляет усомниться в безграничности многих вещей. Человеческой глупости, например, глубины падения нравов, размеров алчности... Когда знаешь, что всё конечно,

дышится легче. Жизни вокруг как снежинки над костром. Нет нужды за них переживать, нет смысла питать надежды. Просто, лети по ветру, и, возможно, пламя пощадит тебя чуть дольше остальных. Но, так или иначе, всё имеет свой конец.

— Кто они? — адресовал Павлов свой вопрос космосу, но ответ пришёл от другого собеседника:

— Пенза, — произнесла Ольга, чуть помедлив.

— Пенза? — спросил лейтенант, крайне достоверно имитируя умственно отсталого. —Чёрт... Не меньше восьми грузовиков и три БТРа, — перестал Павлов вслушиваться, когда звук последнего мотора стих. — Какого хера они тут забыли?

— Золото, разумеется, — пожала Оля плечами. — Ветерок. Помнишь такого? Они взяли его и как следует расспросили. Слышала, он был красноречив.

— И о чём он рассказал? — продолжил лейтенант держаться в образе.

— О золоте. О Самаре. О колонне. О нас. Обо всём, что только знал. А чего не знал — то дополнил в меру своей фантазии.

— Что ещё — мать его — за Ветерок? — решил я, наконец, составить имбецильный дуэт с Павловым, но вдруг оказался соло:

— Ты что, и это забыл? — снова выползла бровь лейтенанта из-под очков.

— Дружище, ты уже порядком утомил этим вопросом. Как я могу догадаться, забыл ли что-то, если не помню, что я когда-то об этом знал? Давай уже, включи своим выебанным муштрой мозгам форсаж и перестань меня бесить.

Павлов хмыкнул, заметив перемены в тональности нашего диалога:

— Так что, начинаем сеанс радиосвязи?

— Восемь грузовиков и три БТРа, да? — занялся я подсчётами. — Предполагаю, это не меньше полутора сотен бойцов. И они уже здесь.

— Ты не ответил на вопрос.

— Даже не знаю, как сказать, чтобы не обидеть. Ты отдаёшь себе отчёт в том, что прямо сейчас стал лишним звеном в цепи событий, ведущих нас с Оленькой от просто безбедного существования к утопанию в роскоши?

— Вот как? Думал, твоё слово стоит хоть немного дороже, чем ничего.

— Обстоятельства, дружище. Эти чёртовы обстоятельства постоянно меняются. Нужно уметь адаптироваться к ним.

— Не уверен, что сумею.

Пальцы правой руки лейтенанта едва уловимо дрогнули, будто примеряясь к предмету, явно опасному для моего здоровья.

— За голенищем? — только сейчас приметил я там небольшую полукруглую деталь скрытого инструмента с отверстием для быстрого извлечения. — Да, сплоховал. А может нарочно оставил, раззадорить? Как думаешь? Ну ладно-ладно, подурачились и хватит. Брось, лейтенант, ты ведь понимаешь, чем всё кончится. Повернись и сложи грабли за спиной.

— Это вряд ли, — правое колено Павлова чуть согнулось, сокращая путь руки к голенищу.

— Не глупи, — положил я большой палец на хлястик ножен.

— Держу его, — взяла Ольга «Бизон» наизготовку и медленно двинулась влево, обходя капот разделяющего нас броневика.

— Решим проблему без шума. Мы ведь не хотим гостей? Лейтенант, — снова попытался я принудить строптивого легионера к капитуляции, — ты не в том положении, чтобы ерепениться. Тебе не выйти живым из этой схватки, — пальцы освободили кинжал и легли на шершавую рукоять.

— Так чего же ты ждёшь? — правое колено Павлова продолжало сгибаться. — Ража?

Сукин сын. И как он догадался? Задуматься над этим вопросом подольше я не сумел. Лейтенант резко припал к земле и, не поднимаясь, рванул на меня. Да так быстро, что выхваченный мною из ножен клинок едва успел отразить удар. Короткое чёрное лезвие засапожника, метящее мне в живот, скользнуло по режущей кромке и выбило искру из гарды. Павлов налету перехватил нож обратным хватом и попытался пробить в печень, одновременно схватив левой рукой мою правую ногу под коленом, отчего я потерял равновесие и вынужден был пятиться, даже не помышляя

о нападении. Руки лейтенанта работали настолько чётко и быстро, что моих усилий хватало только на оборону. Лезвие засапожника било, казалось, хаотично, но это была обманчивая хаотичность. Каждый раз как я парировал атаку, следующий удар шёл в максимально неудобное для защиты место. Свободная рука Павлова ни на секунду не оставалась без дела, отвлекая моё внимание, атакуя и блокируя редкие контрвыпады. Сталь мелькала перед глазами как в адском калейдоскопе. Лезвие засапожника обожгло мне скулу, распороло рукав, чиркнуло по жилету. Такой агрессии я не ожидал. Легко показывать высший пилотаж, когда сам диктуешь ход боя. Но когда противника не испугать, не обескуражить, не взять «на классе» — о, тогда всё протекает куда как менее приятно. С каждой следующей секундой я чувствовал, что теряю контроль. Атаки лейтенанта всё чаще находили бреши в обороне, ещё не фатальные, но приглушённая адреналином боль уже давала знать о не менее чем пяти порезах. А раж всё не приходил. Мышцы ныли, работая на пределе возможностей, быстро накапливающаяся усталость притупляла реакцию. А раж всё не приходил. За мельканием рук и стали я видел собственное отражение в очках лейтенанта, и там, в этом отражении... Там был страх. Никогда прежде я не испытывал страха, сходясь нож на нож. Никогда ещё я не ощущал близость поражения так явно и пугающе отчётливо. А сучий раж... Острая боль прожгла левое бедро. Я бы заорал, но на это банально не было времени. Его не было ни на что, кроме отражения бесконечной серии атак, становящейся, казалось, только быстрее с каждым ударом. И тут мир поплыл. Дорогой ты мой!!! Ну здравствуй! Атаки Павлова резко потеряли в скорости, будто его в воду опустили. Без труда отразив две из них, я, на чистых рефлексах, вогнал клинок лейтенанту в правое предплечье, ближе к локтю, и рванул на себя. Лезвие пошло к запястью, промеж локтевой и лучевой костей, вспарывая мышцы. Пальцам стало тепло от льющейся сверху крови. Каменное до сих пор лицо лейтенанта дрогнуло, брови приподнялись, челюсть осела, будто рвущийся наружу крик вот-вот найдёт себе дорогу. Но вместо этого, Павлов лишь разжал правую кисть и перехватил выпавший нож левой рукой. Но медленно. Уже слишком медленно. Удар остриём в запястье парализовал пальцы и левой кисти. Чёрный засапожник с окровавленным шнуром на рукояти полетел на пол. Я поднялся, только сейчас осознав, что провёл весь бой, стоя на коленях. Павлов тоже встал, прижимая к груди распоротую повдоль руку.

— Дотерпел, — ощерился он, едва держась на ногах. — Ну... Как насчёт переговоров?

Я хотел ответить, правда, хотел. Я был бы рад уладить всё словами. Но раж был иного мнения о продолжении этого диалога. Сам того не осознавая, я перебросил кинжал в левую руку и, не встречая никакого сопротивления, всадил клинок лейтенанту за челюсть. Резкий рывок на себя оставил в шее Павлова широкую плюющуюся кровью рану. Лейтенант отступил на шаг, пытаясь закрыть фонтанирующую дыру не слушающимися пальцами, пошатнулся и упал.

— Теряешь форму, — опустила Оля «Бизон» и невинно пожала плечами, глядя, как алая лужа расползается под ещё подрагивающей головой: — Ты сам сказал, что решишь всё без шума. Это я заберу, — присела она и сняла с лейтенанта очки. — Не возражаешь?

— Соль есть?

— А, новый трофей. Есть. Но сначала надо будет перевязать тебя.

— Только ногу. Остальное — ерунда.

— Не геройствуй, — пошла Ольга за аптечкой. — Этот солдафон тебя здорово отделал.

— Времени нет.

— Хотя бы обработаю. Золотом ведь гангрену не излечишь. Садись, — стукнула она ладошкой по бочке. — Как самочувствие?

— Говённо, — скинул я жилет и рубашку. — А это что? — заметил я в Олиной руке белую пластиковую херовину угрожающей наружности.

— Кожный степлер, не дёргайся, — брызнула она спиртом на порезанное плечо и на рабочую поверхность диковинного инструмента, после чего ловко захреначила четыре скобы, стянувших края раны.

— Железки? Снимать как?

— Антистеплером. Знаешь, — перешла Оля к следующему порезу, — я до последнего думала, что ты его не убьёшь.

— Как видишь, твоя ставка не сыграла.