При опознании - задержать
Шрифт:
– Стой, тпру!
– Носик остановил коня, затем соскочил с дрожек, подошел к воротам Потапенкова дома.
– Эй, хозяйка, откройте, можно вас на минутку?
– И он постучал ножнами сабли по плетню.
На крыльце показалась молодая, высокая, ярко-рыжая женщина в красном сарафане, вышла за ворота. Это и была жена управляющего Нонна Николаевна. Богушевич и раньше с ней встречался, разговаривал, правда, коротко, на ходу, когда заходил к Потапенко. То были даже не разговоры, а обычные в таких случаях вопросы о здоровье и настроении. Его всегда поражали, восторгали ее красивые,
– Добрый день, - поздоровалась она высоким гибким голосом и настороженно, даже тревожно стала переводить взгляд с Богушевича на урядника.
– Тут, пани-госпожа, - заговорил Носик, - его благородие становой велел мне спросить у вас, не приехал ли ваш муж, управляющий. Пристав интересуется насчет пожара.
– Нет, не приехал, - сказала Нонна Николаевна, и настороженность исчезла из ее глаз.
– А господину следователю тоже понадобился мой муж? спросила она у Богушевича.
– Пока нет, но понадобится. А когда он тут будет? Хорошо бы мне с ним встретиться до поездки в Корольцы.
– Он должен приехать сегодня или завтра, и я обязательно ему скажу.
– Вот-вот, скажите, - подал начальственный голос и Носик.
– И неплохо было бы, кабы пани нас яблоками угостила.
– Это, пожалуйста, - улыбнулась она.
– Так, быть может, господин следователь в сад зайдет?
– Благодарствую, некогда. Поехали, - сказал Богушевич уряднику.
Нонна Николаевна обняла себя скрещенными руками за плечи, стояла, ждала. Носик, словно и не слышал, что ему сказал Богушевич, за вожжи не брался. Ясное дело, дожидался яблок. Тогда Нонна проворно вбежала в ворота, крикнула, чтобы погодили, и вскоре вынесла корзинку антоновки, высыпала ее прямо в дрожки. Когда тронулись, на прощанье помахала рукой.
"Вот наделил же бог такой яркой прелестью", - восхищенно подумал про нее Богушевич. Еще при первом знакомстве с Нонной он увидел, какая в этой молодой женщине кроется богатая энергия и решительность, и в то же время какая она по-женски слабая и внутренне ранимая, незащищенная, как она насторожена (вот и сейчас так же), с каким неприкрытым страхом в больших синих глазах встречает незнакомых людей, когда те входят в дом, как нервно, чуть приметно вздрагивает при этом ее длинная шея. У Богушевича создалось впечатление, что Нонна ждет от каждого человека какого-нибудь неприятного или даже страшного известия.
– Ваше благородие, - перебил его мысли урядник, - значит вы будете расследовать дело о поджоге? А вы знаете, что там бомбу взорвали? Террористы.
– Что-что?
– повернулся к нему Богушевич.
– Террористы взорвали бомбой конюшню? Такой важный государственный объект?
– И не выдержал, засмеялся. А откуда у нас взялись террористы?
– Зря насмехаетесь, ваше благородие, - обиженно проговорил Носик. Если я малограмотный, так думаете - дурак? И я книжки читаю, хоть гимназий не кончал. Про Бову Королевича читал. Евангелие перед сном. Книжки люблю. А что бомбой взорвали, так то люди говорят.
Богушевич не стал больше спорить с урядником, убеждать его, что все это бабьи сказки. И тут же стал думать о чем-то ином. Но Носик не отступался.
–
До Обручевки было уже недалеко. На этой улице стояли обыкновенные деревенские хаты - и старые бревенчатые, и беленые мазанки. Носик, чтобы не молчать - это было для него невыносимо, - рассказывал о хозяевах тех домов, мимо которых они проезжали.
– Вот тут, - показал он пальцем на чистенькую мазанку, - живет студент. Только теперь он не студент, а высланный из Петербурга.
– А за что его выслали?
– Бунтовал против начальства. А разве бунтовать полагается? Разве оно, начальство, их глупей, студентов? Ученые же профессора. Их надо уважать. Скажем, вы, ваше благородие, и я. Вы вон лицей кончали, а я? Три зимы в школу ходил. Как же мне бунтовать против вас или против своего пристава? Разве я вас грамотней, ваше благородие?
– Да перестань ты, - не стерпел Богушевич.
– Зарядил: ваше благородие да ваше благородие.
– А вон там, - пропустив мимо ушей его слова, показал Носик на другую хату, - живет вдова. У нее трое сыновей. Двух осудили, и они пошли по этапу в Сибирь. Один - мешочник, другой - рыболов.
– Как это "рыболов", - не понял Богушевич.
– Рыбу ловит? Рыбак?
– Нет, на воровском языке рыболовами называют тех, кто срезает чемоданы с задков карет. Прицепится к задку, обрежет да тикать. А мешочник, или мешкопер - это уж самый последний, самый подлый вор: он у крестьян с возов мешки и торбы крадет... Они же, все эти каторжники, воры и жулики, говорят на своем языке. Неужто вас этому в лицее не учили?
– Нет, не учили.
– А знать надо, а то будете слушать, что они говорят, и ничего не поймете. Я же вот знаю.
– Носик самодовольно усмехнулся, расправил плечи хоть в этом почувствовал свой перевес над паном следователем.
– Шкары - что такое? Не знаете. Штаны это. Кошелек - лапотник... Голубятники - воры, что работают на чердаках. Похоронщики крадут в домах, где лежат перед отпеванием покойники. Марушники - на похоронах. Стекольщики залезают через окна, а дворники входят с парадного входа... Мойщики обкрадывают пассажиров в поездах. Понтачи собирают толпу каким-нибудь скандалом и очищают карманы раззяв. Клюквенники - церковные воры. Есть и хипесники, те обкрадывают гостей своих полюбовниц. И еще есть разные...
– Интересно, - сказал Богушевич, и ему действительно было интересно.
– Послужите больше, все будете знать, ваше благородие.
Обручевка отделялась от города болотом и неглубоким оврагом, на дне которого поблескивало заросшее камышом и осокой озерцо. Впритык к озерцу стоял тот самый дом вдовы коллежского асессора, где должны были ждать судебного следователя пристав и понятые. Немного подальше виднелась низенькая мазанка с одним оконцем на улицу; вместо двух стекол в окне висело какое-то тряпье. Богушевич уже был в этой нищенски убогой хате, мало похожей на человеческое жилье, и с облегчением подумал, что теперь заходить в нее не нужно.