При опознании - задержать
Шрифт:
Встретились мастеровые с паровозоремонтного завода в замасленных пиджаках и фуражках. Двое вели под руки третьего, а четвертый, немного от них отстав, пел частушки, окая - видно, приезжий, откуда-то из России:
Ты папашенька родной,
Давай поделимся с тобой.
Тебе лошадь и корова,
Мне далекая дорога.
Тебе плуг и борона,
Мне чужая сторона.
Все четверо мастеровых были сильно навеселе.
Прогулка успокоила, утомила, голова проветрилась, посвежела, а от этого и настроение поднялось. Богушевич представлял, как скоро встретится с дочкой
Улыбнулся Богушевич и так бы с улыбкой и пришел домой, если бы на Варваринской улице не догнал людей, которые вели захлестнутую веревкой за шею корову. Вел сотский, следом шел урядник Носик, сбоку от него часто перебирала босыми ногами маленькая девочка, а с другого бока шагал крестьянин в широких синих шароварах, полотняной рубахе и картузе. Сотского Богушевич узнал - он из недалекой пригородной деревни, - догадался, что корову отняли у этого крестьянина.
– Пан урядник, - говорил крестьянин, - да ведь она, животина, не виновата. Дети без молока останутся.
– Повторял, видно, то, что говорил всю дорогу, повторял упорно, тупо, уже не надеясь, что урядник вернет ему корову.
Носик молчал, хмурился и сотский, придав лицу серьезную официальность.
– Так заплачу я штраф. Вот пришлет мне брат гроши с шахты, и заплачу. Он шахтер, а шахтеры богато грошей получают... Зачем корову-то забирать? Бедолага то снимал картуз, когда оборачивался к уряднику, то, замолчав, снова надевал. Крестьянину лет тридцать с небольшим, темные волосы подстрижены в кружок, надо лбом торчит чуб. Девочка то и дело подбегала к корове и отгоняла веткой мух от вымени и морды.
– Дяденька, - говорила она, - она ж еще не доена.
Носик и сотский не отвечали, видно, надоело отвечать. Носик лишь недовольно и строго оглядывался на хозяина коровы. Заметив Богушевича, идущего следом, урядник козырнул ему, остановился. Остановились и остальные.
– Вот, ваше благородие, по суду забираем животину, - нашел он нужным объяснить, что происходит.
– Конфискуем корову за неуплату штрафа. Все сроки прошли.
– Достал трубку из кармана мундира, спички, чиркнул спичкой о колено, закурил. Девочка нарвала у забора в подол травы, дала корове.
– А за что оштрафовали?
– спросил Богушевич, глядя, как девочка кормит корову.
– Этот Иванюк - знатный вор. В лесу помещицы Глинской-Потапенко дуб украл.
– Так я ж на кадки, на бочки. Бондарь я. А кадки только из дуба добрые. Сосна да елка не годятся. В сосновой капуста смолой припахивает... Я только один дубок и привез. Что ж это за бондарь, у которого клепки не из чего делать.
– Молчи, - погрозил ему пальцем Носик.
– На суде у мирового надо было оправдываться. У него при обыске дубовые бревна нашли, ваше благородие.
– Да какие то бревна, чурбачки вот такие, - показал Иванюк руками их длину.
– А штраф присудили большой.
– Молчать. Заплатишь штраф - получишь корову. Понятно?
– Так дети ж без молока, трое. Как же им без молока?
– А не воруй. Надо было купить дуб.
– Купить... Это вам казна жалованье платит. А я на что куплю? А без молока никак. Жинка хворая, молока нет, а младшенькому, Грицьку, сиську сосать надо. Коровкиным молоком и кормили Грицька. Пан господин, повернулся Иванюк к Богушевичу.
– Разве это по справедливости - корову забрать за штраф?
– Это про какую Потапенко вы сказали?
– спросил Богушевич у Носика. Что в Корольцах живет?
– Та самая. Сын ее с вами служит.
– Так это же далеко отсюда. Неужели он туда в лес ездил?
– Нет. Пани Потапенко тут неподалеку, возле Подлиповки, хутор с дубравой купила, так он в той дубраве срубил.
Хотя Богушевич и словом не заступился за Иванюка, тот почувствовал, что он жалеет его, да к тому же, видно, принял его за важного барина. Он поклонился Богушевичу, снял картуз.
– Пан господин, - начал просить он, - деткам помогите. Грицько без молока. Проклятая хвороба к жинке прицепилась. А я вам бочонков для огурцов понаделаю.
Стоял, мял картуз в руках, глядел с надеждой в глаза Богушевичу, ждал ответа. А девчоночка, обнимая корову за шею, разговаривала с ней, называя странным, не коровьим именем Филатка. Потом попросила у сотского повод, сказала, что сама поведет корову. Сотский не дал.
– Пан господин, - снова обратился к Богушевичу Иванюк, - упросите помещицу, пусть простит, я ей потом штраф отработаю.
– Молчи, бестолочь, - сказал ему Носик.
– Штраф не помещице, а в казну. Помещице само собой за три дуба заплатишь.
– Какие то дубы? Жердинки. Дубы... Кабы дубы были, знаешь, сколько клепок бы вышло. А штраф я ужо заплачу. Тридцать рублей. Нет у меня сейчас грошей. Вот брат с шахты пришлет.
Богушевич понял, что корову отобрали по приговору мирового судьи. А когда приговор вступает в действие, он имеет силу закона. Однако надо было как-то помочь этому несчастному бондарю, не мог же он просто махнуть рукой и идти дальше. Только чем помочь? Нет у него, у Богушевича, ни власти, ни права, скажем, приказать, чтобы вернули корову. И денег нет, чтобы заплатить за бондаря штраф. А корову эту отведут на полицейский участок, подержат определенный срок и продадут с молотка.
– Мы пошли, - сказал Носик, - не Иванюку - Богушевичу.
Богушевич молчал, стоял, ссутулившись, глядя на девочку, не перестававшую отгонять от коровы мух. Он тронулся с места, чтоб идти своей дорогой, и увидел, как застыло и помрачнело лицо Иванюка. Нужно было дать ему хоть какую-то надежду, как-то успокоить, и Богушевич сказал:
– Я поговорю с сыном Глинской-Потапенко, он что-нибудь сделает.
– И пошел, уставившись в землю, ни разу не оглянувшись. Возле своего дома остановился, постоял и решительно повернул назад - направился к Алексею Потапенко.