При попытке выйти замуж
Шрифт:
Эти виртуальные личности интересовали меня мало, зато страшно любопытно было своими глазами посмотреть на самое ценное (судя по их зарплатам), чем владел издательский дом, — на «золотых перьев». Их было немного — всего семь человек, и считалось, что по публицистической одаренности, профессионализму, уму и пониманию текущей ситуации им нет равных. Если кто-то из простых и незатейливых писак вроде меня позволял себе недостаточно восторженно и без трепета отзываться об их творениях, обструкция не заставляла себя долго ждать. Читать творения «золотых перьев» можно было только с упоением и желательно со слезами гордости на глазах. Сравнивать их можно было только с
Любить великих было легко и просто; сложнее было на них равняться. И не только потому, что стиль их нетленок не был однородным. Скорее потому, что руководство не дало себе труда внятно объяснить простым смертным, чем же так хороши «золотые перья». А огульные утверждения, что они — лучше всех, имели слабый педагогический эффект и порождали множество лишних и дерзких вопросов: чем лучше, что лучше, почему лучше? Запятые лучше расставляет? Чаще использует слово «электрификация»? Знает, как переводится с французского «буфет»?
Возможно, сегодняшний массовый приезд «золотых перьев» в редакцию носил просветительско-воспитательный характер — показать их нам с тем, чтобы мы убедились раз и навсегда, как прекрасны лица великих, а также тела.
Редколлегия началась в половине двенадцатого вопреки лживым указаниям Серебряного относительно девяти утра. Обстановка пугала своей скорбностью и зависшим в воздухе ощущением начала конца. Серебряный председательствовал, но вид имел такой, как будто он одной ногой прочно стоит в могиле и старательно подволакивает вторую туда же. Голос его дрожал и срывался, хотя металл в нем явственно прослушивался:
— Всего пять дней назад мы были веселы и счастливы, — начал он, — мы готовились встретить любимый праздник, готовились к новой жизни в новом году, хотели начать множество новых дел, наконец, мы мечтали сделать газету еще лучше. Могли ли мы тогда представить себе, что человек, которого мы считали за своего товарища, нанесет нам удар в спину? Может быть, он слишком увлекся политикой? Честно говоря, нам стало это мешать. Газету надо делать, а не выдрючиваться.
— Силен! — Сева присвистнул. — Так он далеко зайдет. Скотина!
— Я бы хотел, — продолжал Серебряный, — чтобы каждый из вас высказал свое отношение к поступку бывшего главного редактора Юрия Сергеевича Мохова. Прошу вас.
Он сел. По залу прошел шумок, но робкий и бесцветный. Юрий Ресторатов, старший в компании «золотых перьев», придвинул к себе микрофон:
— Для меня поступок Мохова не был неожиданностью. Политика главного редактора уже давно вызывала удивление, но он не считал правильным прислушиваться к коллективу. Верноподданнические тенденции, трусость, оглядка на сильных мира сего, желание угодить властям… Газета катилась в пропасть, я ловил себя на мысли о том, что мне стыдно публиковаться здесь.
И понеслось. Владельцы иномарок, стоящих во дворе, бодро выскакивали к микрофону, выливали на Юрия Сергеевича один ушат грязи за другим, и конца этому видно не было.
Особо хорош был Михаил Федорович Кузякин, известный правдолюб и смельчак:
— Сегодня у нас есть уникальная возможность сказать в лицо Юрию Сергеевичу все, что мы о нем думаем. Не шушукаться за спиной, не переглядываться,
Отметился и Майонез:
— Какие вопросы задавал нам, мне, как руководителю отдела главный редактор? Дикие! «Зачем вы пишете о том, что задержана шайка контрабандистов? Зачем о поддельной водке? О рейде налоговой полиции?» Всем понятно — зачем, а ему непонятно.
Мохов не досидел до конца редколлегии и, сославшись на «срочный звонок» вышел из зала и больше уже не вернулся. Серебряный между тем разглагольствовал о «позорном бегстве», о том, что гадить мы все горазды, а слушать правду не каждому под силу. Вероятно, он бы многое еще сказал, если бы не Гуревич. Всю редколлегию Пьер занимался изучением своих кроссовок, теребил шнурки, завязывал и развязывал из них бантики и, наконец, намертво связал шнурок левой кроссовки со шнурком правой. В этот момент ему захотелось пересесть к нам поближе, потому что фраза Серебряного об «ответственности руководителя печатного издания за судьбу страны» почему-то задела его за живое. Гуревич решил обсудить этот тезис с нами. Перемещаться со связанными шнурками — задача не из легких даже для нормального человека, не говоря уже о Гуревиче, который и без дополнительных ограничений не умеет ходить по прямой. И когда Пьер в своих путах дернулся в нашу сторону, он мастерски опрокинул стул, на котором сидела спецкорша общества полоумная Света Мятлина, ненавидевшая Мохова всеми фибрами своей души за то, что он регулярно снимал из номеров ее восторженно-заунывные статьи на тему «Кому на Руси жить хорошо?».
После того как Гуревич выбил из-под Светы стул, она рухнула к ногам Серебряного, а из ее неизвестно какого цвета глаз брызнули ярко-фиолетовые контактные линзы и покатились к ногам «золотых перьев». Ресторатов почему-то испуганно поднял ноги вверх, хотя всем известно, что контактные линзы не кусаются и вообще для ног не опасны. Задирая ноги, Ресторатов запутался в шнуре от микрофона, резко дернул его на себя, и массивная железная подставка, на которой висел микрофон, с глухим и зловещим звуком ударила по лбу Володю Бороденкова.
Заорали все четверо одновременно: лежащая на ковре Света, сидящий с поджатыми ногами Рестора-тов, ударенный микрофонной подставкой Бороденков и стоящий в центре всего этого безобразия в позе выкорчеванной ураганом березы Гуревич. Получилось громко и убедительно.
Сева наблюдал заварушку с нескрываемым восторгом и бросал на Гуревича почти влюбленные взгляды. Было совершенно очевидно, что он простил ему недавнюю подножку, а также бисквитный торт, который Гуревич три дня назад украл из отдела происшествий.
— Квартет, — одобрительно заметил Сева. — Споются.
Крик оборвался так же внезапно, как и начался. И в наступившей тишине очень внятно и разборчиво прозвучал вопрос, заданный девочкой-курьером:
— А кто же теперь будет главным редактором?
Все в этом зале хорошо знали, что газету делал Юрий Сергеевич, и никто другой. Всем было известно, что без него все начнет сыпаться и разваливаться. Все понимали, что найти адекватную замену практически невозможно. И у всех, без преувеличения, возникло чувство, что только что здесь была сожрана корова, которая поила молоком, кормила маслом и творогом всю семью и к тому же на днях должна была отелиться.