При попытке выйти замуж
Шрифт:
Глава 4
КУЗНЕЦОВЫ
Виолетта — жена Игоря Ивановича Кузнецова, председателя правления банка «Нефтекредит», была девушкой невиданной красоты. Голубоглазая блондинка с длиннющими ногами, с лицом ангела, с нежным голосом и мягкой кожей… В медицинском институте, где она проучилась целых три курса, у нее было прозвище Белое Безмолвие — видимо, те, кто его придумал, намекали на ее умение выразительно молчать, виртуозно взмахивать длинными ресницами и вносить покой и умиротворение в мужские сердца.
Совершенно понятно,
Виолетта была замужем в третий раз. Предыдущие ее мужья, по ее же собственным словам, были людьми ужасными, тяжелыми, вздорными, мрачными, жадными и подлыми. Точнее, оказывались таковыми через месяц-другой после свадьбы. Виолетта, надо отдать ей должное, с первых дней каждого замужества предпринимала просто-таки героические попытки исправить их дурные характеры, научить жить правильно и легко, привить вкус и хорошие манеры. Бес-по-лез-но! Они как не умели себя вести, так и не научились.
Первый муж был грузином и звали его Гиви. Он влюбился в нее без памяти, ухаживал очень красиво, таскал охапки роз и ведра духов, проводил ночи под ее окнами, правда, не на мокрой скамейке, а в салоне своего роскошного джипа. Он даже установил напротив ее подъезда щит с фотографией Виолетты размером три на четыре метра и с надписью крупным курсивом внизу: «Лучшая и единственная».
Увы, все изменилось после того, как они поженились. Нет-нет, не подумайте, никакого домостроя, никакого угнетения прав свободной современной московской девушки он себе не позволял, да и не был обучен варварским традициям. Три поколения его предков рождались и жили в Москве, так что менталитет у него был совсем столичный. Кроме одного — Гиви страстно любил грузинскую кухню.
Виолетта доходчиво, с фактами в руках, объяснила ему, что острое, соленое, жареное и жирное вредно для здоровья. И он даже сделал вид, что согласен. Но любовно приготовленные ею паровые тефтели есть отказывался, а диетическому грибному супчику неизменно предпочитал харчо.
— Попробуй, — говорила Виолетта, — ты только попробуй, это так вкусно. И полезно.
— Вита, дорогая, — отвечал он, — мне тридцать два года, я так привык. Давай я научу тебя делать сациви.
Виолетта не теряла надежды, говорила себе, что капля камень точит, и упорно подсовывала мужу правильную еду. Он упорно ее отвергал. Первая семейная сцена произошла из-за голубцов. Точнее, из-за его категорического нежелания их есть.
— Если бы ты любил меня, — совершенно справедливо заявила Виолетта, — то полюбил бы и голубцы.
Прекрасно понимая, что ее правота неоспорима, Гиви все же заметил, что она и голубцы — вещи разные и что даже лобио он любит меньше, чем жену.
— Я же не заставляю тебя есть то, что мне нравится! — пытался спорить он. — Не требую, чтобы ты полюбила острое!
Этот дурацкий аргумент, бесспорно, свидетельствовал о крайней умственной ограниченности мужа.
— Разница в том, что я предлагаю тебе полезную еду. Полезную! — Виолетта даже повысила голос, что было ей совершенно несвойственно. — Берегу твое здоровье. Если один из супругов не курит, а другой — курит, кто может перетягивать другого на свою сторону? Разумеется, тот, кто приносит себе меньше вреда.
Наверное, с гастрономическими пристрастиями
— Чем ты недоволен?
Муж почти всегда отвечал, что доволен всем. Виолетта, точно зная, что это ложь (уж она-то, слава богу, в мужских лицах разбирается и плохое насгроение чует за версту), продолжала настаивать на своем и требовать правды. В результате ее благие побуждения натыкались на тупую агрессию, и дело заканчивалось скандал oxi.
— Я всем доволен! — орал муж. — Всем! Был! У меня было прекрасное настроение! Не знаю, что тебе там мерешится!
Подобная неадекватная реакция лишний раз подтверждала правоту Виолетты, и она продолжала биться за семейное счастье, подобно львице:
— Я не выйду из своей комнаты, пока ты не начнешь улыбаться, — говорила гордая женщина. Другой бы тут же покаялся и расплылся в улыбке, но не ее муж. Он продолжал злобно сопеть и скрежетать зубами, а добровольные заточения Виолетты в своей комнате становились все более частыми и продолжительными.
Был еще один серьезный дефект — он не умел признаваться в любви. Все так необходимые молодой девушке слова из него приходилось вытаскивать клещами.
— Я тебе нравлюсь? — спрашивала Виолетта.
— Конечно, — отвечал он.
— А что тебе во мне нравится? — подсказывала она ему, в какую сторону следует развивать тему.
— Все, — отвечал он.
— Что все?
— Ну, все.
Заканчивалось, как всегда, скандалом. Виолетта, заливаясь слезами, упрекала Гиви в том, что ему уже нечего ей сказать, что у него уже не находится для нее теплых слов и что, конечно же, это свидетельствует о том, что она ему не нравится и что он ее не любит. Он успокаивал ее, уверял, что это не так, но в конечном итоге начинал раздражаться, кричать, хлопать дверями.
Они развелись через пять месяцев после свадьбы.
Второго мужа звали Кирилл.
Он, правда, ел все, что ему предлагалось, и нахваливал. Но зато между Виолеттой и работой неизменно выбирал последнюю.
— Поедем в выходные на дачу к Кацманам? — предлагала Виолетта. — Там собирается веселая компания.
— Кисуля моя, я в субботу работаю, — отказывался он.
— А ты не работай, — беспечно советовала Виолетта. — Ты же начальник, можешь все отменить.
— Не могу, милая. Поверь.
— Отвези меня в парикмахерскую, — просила она в другой раз.
— Лапуля, возьми такси, я опаздываю.
— Начальство не опаздывает, — учила она его, — начальство задерживается.
Он думал иначе.
Ей хотелось светской жизни, развлечений, тусовок, а он уставал на работе, мечтал о тишине и покое, а всем увеселениям предпочитал рыбалку. Он был не то чтобы скучным, но незаводным.
Честно говоря, Виолетта могла бы развлекаться и без него, но Кирилл был болезненно ревнив и предпочитал держать жену в поле своего зрения. Поскольку поле это не блистало разнообразием пейзажа, либо офис, либо московская квартира, либо загородный дом в ста километрах от Москвы, Виолетта начата чахнуть.