При попытке выйти замуж

Малышева Анна Жановна

— А зачем ты опять занялся собаками?

— Они меня за горло взяли, эти девки! — крикнул Морозов. — Да не волнуйся ты.

И выключил телефон.

«Ничего, — уговаривал он себя, — даже если девчонки пойдут в милицию, то, конечно, в его отделение, так что ничего страшного. Им отпишут, что все в порядке, человек хороший, проверенный, зарекомендовавший».

Глава 7

АЛЕКСАНДРА

Первым делом я позвонила руководству справочной. Вопрос, каким образом к ним в базу данных попал телефон моего недавнего знакомого Морозова, их почему-то очень смутил. На мои прямые вопросы они давали более чем кривые ответы типа: «А в чем, собственно, дело? А почему вас это интересует? А что у вас случилось?» и в таком

же духе. Нет, отвечать они не отказались, но только после того, как из редакции придет официальный запрос. С печатью. И непременно подписанный начальством.

Ладно. Я взяла бланк, напечатала запрос и пошла к главному подписывать. Главного, как назло, не было. Был только его первый зам. Кузякин Михаил Федорович — старый козел и болтун.

В приемной восседала Клавдия Ефимовна — одна из двух секретарш главного. А это значило, что день не заладился. Вторая секретарша — Танечка, работавшая в другую смену, была милейшим созданием, чего никак нельзя было сказать о Клавдии, тупой и вздорной. Но это бы ладно. В дни ее дежурств приемная превращалась в газовую камеру — Клавдия обильно и безо всякой меры поливала себя духами по нескольку раз за день. Она источала такой стойкий неистребимый аромат, что он не выветривался часами. Когда Клавдия, как у нас говорили, «дыша духами и туманами», проплывала по коридору, двери в отделы спешно захлопывались, а окна, в свою очередь, распахивались, а когда она заходила в столовую, сотрудники «Курьера» бросали недоеденные супы и сосиски и опрометью кидались к дверям.

— Ее запахи несовместимы с жизнью, — говорил Сева Лунин. — И особенно с процессом питания.

Увидев Клавдию, я было попятилась, но в этот самый момент Михаил Федорович своевременно выглянул в приемную и обрадовался мне как родной.

— Саша! Какая прелесть. Прошу-прошу.

Я побрела за ним, провожаемая любопытным взглядом секретарши.

Михаил Федорович, как водится в это время суток, то есть в дневное, был без обуви, но и не совсем босой. Носки на нем все же были надеты. Ботинки стояли около письменного стола на газетке. По редакции ходили самые разные версии о том, почему он предпочитает разуваться и почему ставит ботинки на газету, но ничего вразумительного никто не придумал. Однажды корреспондентка из отдела информации, расслабившись сверх всякой меры, отважилась спросить, зачем это он газету под ботинки засовывает. Михаил Федорович нисколько не обиделся и с готовностью объяснил: «Чтоб ковер не протирался». Как именно стоящие ботинки могут протереть ковер, так и осталось тайной. Правда, говорили, что по дороге на работу он так интенсивно шаркает ногами, что подошвы перегреваются. И если ботинки шмякнуть на пол прямо так, без газеты, ковер можно и прожечь.

— Принес бы тогда подставку под чайник, — очень серьезно говорила секретарша Таня, — а то газета разве ж защитит?

Кузякин славился еще своими ударениями. Многие слова он произносил так, что и видавшим виды лингвистам не снилось. Моими любимыми словами в устах Михаила Федоровича были «лакОмые» кусочки с ударением на втором слоге и «вопрЕки» всему с ударением тоже на втором.

Михаил Федорович был человеком предельно добросовестным, и в те дни, когда он дежурил по номеру, в отделах прикалывали на стены черные траурные бантики. Он вносил такую редакторскую правку в материалы, что журналисты категорически отказывались признаваться в своей причастности к этим текстам. Как правило, авторы исправленных Михаилом Федоровичем материалов вели себя истерично, громко стенали, рвали на себе волосы, взывали к богу и правительству и более всего сокрушались по поводу некомпетентности Кузякина. «Он же ничего не понимает в экономике!» — орали представители экономического отдела. «Что он понимает в политике?» — орали в отделе политики, и так далее, и так из всех отделов.

Михаил Федорович терпеливо объяснял подчиненным, что нет такой сферы жизни, науки и культуры, доскональным знанием которой он бы не мог похвастаться. А потому он правил до неузнаваемости все (!) материалы, стоящие в номере, включая сводки Гидрометцентра и астрологические прогнозы.

Время от времени тщательность Кузякина приводила к серьезным внешним конфликтам. Последний разразился чуть более десяти месяцев назад, а именно 7 марта, когда дежурная бригада ваяла праздничный женский номер. В плане стояло стихотворение поэта Невтушенко, посвященное прекрасной половине человечества. Кузякин

взялся за правку «текста» решительно, и, что интересно, многое в стихах исправил, то есть улучшил и уточнил. Расставил, так сказать, акценты. Убрал лишнее. Внес недостающее. И велел по факсу послать автору новый улучшенный текст на визирование. Невтушенко своего стихотворения не узнал и решил, что редакции нужна его экспертная оценка качества указанного стихотворения. Он написал коротенькую ругательную рецензию, суть которой сводилась к тому, что произведение не выдерживает критики, страдает множеством дефектов, стихотворный размер не выдержан, от рифм тошнит и наилучшим вариантом было бы убедить автора этого шедевра никогда больше стихов не писать. Получив по факсу отзыв известного поэта на себя самого в соавторстве с Кузякиным, редактор отдела культуры, торжествуя, понесся к Кузякину, наивно полагая, что тот устыдится содеянного. Михаил Федорович с интересом изучил рецензию и, почесавшись, сказал буквально следующее:

— Да? Занятно, занятно. Вот она, рефлексирующая русская интеллигенция. Хлебом не корми — дай себя поругать. Ну что ж, раз он так хочет, напечатаем стихотворение и под ним рецензию самого автора. Это даже оригинально. Только рецензию тоже надо подредактировать, сыровата она.

Редактор отдела литературы впал в ступорозное состояние. Но у него хватило сил дойти до своего рабочего места и позвонить Невтушенко. Кашляя и заикаясь, он объяснил поэту, что тот текст, который был ему прислан — не что иное, как его собственное произведение. Невтушенко, придя в себя, немедленно позвонил главному редактору «Вечернего курьера» Юрию Сергеевичу Мохову, который в тот момент находился в далекой заграничной командировке, и поделился с ним своими чувствами. Главный, в свою очередь, позвонил своему заму и велел ни в косм случае не трогать руками первоначальный текст стихотворения. Как объяснил сам Кузякин дежурной бригаде, «руководство распорядилось оставить сырой и непродуманный материал Невтушенко в первозданном виде».

Михаил Федорович добросовестно и взвешенно относился не только к тому, что написано пером, но и ко всему остальному, а потому шансов получить искомую начальственную подпись у меня практически не было.

Усевшись напротив меня в кресло и интенсивно шевеля пальцами ног, что было хорошо заметно сквозь носки, Кузякин начал:

— Как — она? (имелась в виду жизнь). Как — ваше ничего? Замыслы? Дерзания?

— Бог с вами, Михаил Федорович, — ужаснулась я. — Какие у нас, простых корреспондентов, дерзания. Что начальство скажет, то и делаем.

— Добро, добро, — похвалил он. — Начальство уважать надо.

— Вот. — Я протянула запрос. — Подпишите, пожалуйста, Михаил Федорович.

— Так-так-так. — Кузякин водрузил на нос очки. — Ага. Выводим, так сказать, на чистую воду телефонный узел. Хорошо. Но целесообразно ли нам ссориться со столь полезным ведомством? Покуда, насколько я знаю, наша редакция телефонизирована. Было бы неудобно остаться без средств связи, не так ли?

— Не телефонный узел, а справочную службу, — мягко поправила я. — И ссориться никто собирается. Просто я собираю материал об одной организации, телефон которой попал в их базу данных. Они нам даже спасибо скажут, если окажется, что организация эта — преступная.

— Значит, телефоны в редакции они нам не отключат? В благодарность, так сказать? — все-таки Кузяки-ну порой приходили в голову удивительные идеи.

— Не отключат, — твердо пообещала я. — Ни за что.

— Ага, ага. Оставьте тогда, Саша, ваш запрос. Тут подумать надо.

А что мне оставалось? Оставила, конечно.

Но это вовсе не означало, что я должна замереть и ничего не делать до того далекого мига, когда Михаил Федорович соизволит принять решение. Тем более что решение скорее всего будет не в мою пользу. И я отправилась в библиотеку изучать справочники.

Если этот Морозов орудует на чужом поле; если он присвоил себе полномочия настоящего общества по защите животных, то нужно отыскать это общество и открыть паза его активистам. А уж они в благодарность наверняка пристроят Георгина.

Глава 8

ОБЩЕЖИТИЕ

Проснулась Виолетта от громких мужских голосов, но какое-то время ей казалось, что она еще спит, а мужчины ей снятся.

— Семь треф, — сказал один из снящихся, так напористо, как будто он с кем-то ссорился.